Рапорт из Штутгофа - [6]

Большинство наших товарищей собралось в большой комнате барака. По радио какой-то новый голос объявил, что в 6 часов вечера будет передано важное сообщение. Наконец его передали. Оно не было для нас неожиданностью. Верховное командование германской армии заявило о введении на всей территории Дании военного положения.

Это было именно то сообщение, которого мы ждали. Мы перебросились несколькими словами и замолчали. Каждый был занят своими мыслями.

А время идёт. Пока всё остаётся по-старому. Наверное, прошло часа два. Скоро восемь. Уже светло. Внезапно двери барака распахиваются от могучего удара ногой, и в коридор врывается целая орава вооружённых до зубов немецких солдат, которыми командует совершенно ошалевший от злости офицер.

Направив на нас автомат, он не просто идёт по коридору, а врезается в пол стальными подковами своих каблуков. При этом он, как обезьяна, сгибает ноги в коленях и не говорит, а рычит:

— Н’raus, h’raus. Кто говорит по-немецки?

В коридоре толпятся почти все заключённые нашего барака, но оказывается, никто из них не знает немецкого языка.

— Значит, вы не хотите говорить по-немецки? Ну, так мы вас научим, — рычит он, лягая ни в чём не повинный дощатый пол.

Глядя на него, каждый, наверное, думал: «Господи, да у него, бедняги, с нервами ещё хуже, чем у нас».

— Гоните их во двор, а если будут медлить, поторопите прикладом по хребту, — приказал он своим солдатам, вооружённым карабинами и гранатами. Солдаты мгновенно разбежались по комнатам, проверяя, не прячется ли там кто-нибудь из заключённых. Лишь один наш товарищ не смог выйти в коридор. Он был болен. И на него тут же обрушился поток брани и проклятий, потому что он не успел быстро одеться.

Выкрикивая ругательства, солдаты выгнали нас па открытое место между двумя бараками в новом лагере.

Товарищи из другого барака уже были построены здесь в колонну по два. Что-то с нами будет?

За колючей проволокой, в проходе между новым и старым лагерем, стояла шеренга вооружённых немецких солдат. Кроме того, на нас нацелили свои стволы два пулемёта. Что же с нами будет?

Наконец главные лагерные ворота открылись. Раскачивающееся и орущее обезьяноподобное существо проревело, что всякий, кто попытается бежать, будет застрелен на месте — шагом марш!

Несколько товарищей и среди них элегантный Ове, очевидно, выполнили команду недостаточно проворно. Во всяком случае, каждый из них получил прикладом по спине и поток ругательств в придачу.

Как только мы вышли на открытое место между двумя лагерями, к нам подъехал броневик с тяжёлым пулемётом. Стрелок держал палец на спусковом крючке. Ствол пулемёта был направлен прямо на нас. Человек— обезьяна, которого мы уже научились отличать от остальных немцев, приказал пулемётчику:

— Пусть только попробуют выйти из строя — убивай их, как собак.

Не замедляя хода, броневик проехал вдоль нашей походной колонны, не очень соблюдающей равнение, и занял такую позицию, что одной очередью мог моментально скосить всех до одного.

Возле здания лагерной администрации в старом лагере стояли датские полицейские из лагерной охраны, а также матери, сёстры и жёны заключённых с детьми. Рано утром они выехали из Копенгагена и окрестных городов, чтобы попытаться узнать, что произошло этой ночью с их родными и близкими, брошенными в Хорсерэд. Они видели и слышали всё, что происходило на площадке между двумя лагерями. Мне сразу бросилось в глаза, какая здесь царит сумятица, но я никак не мог понять, зачем нас, собственно говоря, вывели из лагеря. Вдруг у меня промелькнула мысль: «Сейчас они нас всех убьют».

В то августовское утро я ещё почти ничего не знал об излюбленных методах представителей расы господ. С этими методами мне пришлось довольно близко познакомиться в последующие двадцать месяцев моей жизни. Нет, они вовсе не собирались убивать пас сразу.

Всю нашу группу отвели в старый лагерь, где заключённых уже построили в две шеренги. Мы встали па левом фланге и едва успели оглядеться, как нам стало ясно, что многие наши товарищи отсутствуют.

Теперь мы были уверены в том, что они бежали.

Как только нас построили, появился человек-обезьяна с каким-то ещё более высокопоставленным представителем расы господ и датским начальником лагери. Датчанин был бледен, но в общем спокоен. Немецкий унтер-офицер начал ощупывать его карманы и вытащил револьвер. Ни один мускул не дрогнул па лице начальника лагеря.

Высокопоставленный офицер разразился площадной бранью. Правда, понял я но слишком много, ибо он тоже не говорил, а невнятно рычал. Я лишь уловил, что начальник лагеря снюхался с беглецами, что все мы сборище бандитов, которых нужно расстрелять на месте, и вообще датчане ещё хуже поляков.

Пока он изрыгал проклятья и угрозы, наши родные и близкие, а также датские полицейские из лагерной охраны стояли возле здания администрации и слушали. Когда же запас его ругательств в конце концов иссяк, началась перекличка заключённых. Перекличку проводил начальник лагеря, но поскольку иностранных языков он, очевидно, не знал, в качестве переводчика он использовал одного лагерного полицейского. Кстати, этот полицейский проявил необыкновенное умение приноравливаться к обстоятельствам.