Рапорт из Штутгофа - [18]

Лишь вернувшись в Данию, я понял, почему он заговорил о шведах. Очевидно, он слышал о той позиции, которую Швеция заняла по отношению к Дании после 29 августа.

Он сидел и говорил как бы сам с собой. Внезапно комната осветилась. Вошёл сравнительно молодой человек с зажжённым карманным фонариком. И посмотрел па эсэсовца: он был толстый, рыжий, надутый, с глупой физиономией. Его звали Фохт, но мы дали ему кличку «Рыжий»; впоследствии нам пришлось познакомиться с ним довольно близко.

Обладатель карманного фонарика выглядел прекрасно и был хорошо одет. На нём были тёмные бриджи, тёмная, сшитая по фигуре куртка, высокие, начищенные до блеска сапоги и круглая фуражка без козырька, лихо заломленная назад.

Однако на левой штанине были нашиты маленький крест красного цвета, номер и красный треугольник углом вниз. Такие же нашивки были у него на правой стороне груди. На правом рукаве белела повязка; при свете карманного фонарика я прочитал надпись на повязке: «Lager-elektriker»[14].

Электрик и эсэсовец поговорили о чём-то шёпотом, после чего эсэсовец вышел из барака. И тут же у электрика развязался язык.

По его словам, он немецкий коммунист. С 1933 года сидел в различных лагерях. В Штутгофс находится с 1940 года — значит, около трёх лет. По сравнению с тем, что было раньше, сейчас здесь живётся в общем неплохо, почти как в санатории. Он электромонтёр. Пришёл сюда посмотреть, почему не горит свет. Если у нас есть табак, сигареты, кольца, часы и прочие цепные вещи, а в лагере всякая вещь представляет ценность, то лучше отдать всё ему, пока не вернулся эсэсовец. Ибо завтра эсэсовцы всё равно отберут их у нас, — закончил электрик.

Получив несколько часов и колец, он крепко зажал их в кулаке.

— Отдайте всё мне. Вы говорите, что у каждого из вас есть специальность; значит, вы попадёте в мою рабочую команду и вам лучше поддерживать со мной хорошие отношения.

Электрик получил от нас немало. Пожалуй, даже очень много. И тут же потерял к нам всякий интерес. Он сказал, что починить этот проклятый свет в темноте невозможно, так как произошло, по всей видимости, короткое замыкание.

Через несколько недель я снова заглянул в эту самую комнату. И мне стало ясно, что здесь уже давно вообще не было никаких проводов.

Когда электрик ушёл, вернулся эсэсовец. Предварительно они поделили в умывальной, где был свет, отнятые у нас вещи. Вернее, эсэсовец забрал себе львиную долю, а электрику дал несколько сигарет, немного табаку и пару часов. Это был первый урок по системе «организационных методов», созданной эсэсовцами в содружестве с лагерной аристократией, так называемыми «промилентами»[15].

Как это ни странно, в тот же вечер нам дали немного воды. И без обиняков сказали, что она заражена тифозными бациллами. Тем не менее мы пили эту воду. Умрём мы или останемся живы — нам было совершенно безразлично. И я уверен, в тот вечер ни один датчанин не надеялся, что выйдет когда-нибудь из Штутгофа живым.

Мы повалились на пол, и многие уснули. Но в наших ушах долго ещё звучали слова эсэсовцев:

— И не слишком крепко засыпайте. У СС есть обыкновение приходить по ночам… Так вот, будьте порасторопнее…

8. ШКОЛА РАБСТВА

Но в эту ночь ничего больше не произошло. Нас оставили в покое до самого рассвета. Мы проснулись от дикого рёва:

— Schnell, schnell, los, los!

Так же, как и вечером, нас построили перед бараком. «Рыжий», тот самый эсэсовец, что обобрал нас вместе с лагерным электриком, расхаживал перед строем, словно надутый индюк. И не просто расхаживал. Он маршировал на своих коротких, выгнутых колесом ногах. Теперь мы рассмотрели его. У него были рыжие волосы и красное, одутловатое лицо. Вдруг взгляд его упал на какого-то заключённого в бараке, который находился прямо перед нами. «Рыжий» подозвал его и приказал вычистить ему сапоги. Он небрежно поставил ногу на табурет, который заключённый захватил вместе со щётками. Бедняга до блеска начистил эсэсовские сапоги, а когда работа была закончена, «Рыжий» дал ему такого пинка в зад, что тот растянулся на земле. Это была награда за труд.

Пока мы стояли и ждали, появился вчерашний офицер с черепом на фуражке и собакой на поводке. «Смирно!» Мы стали по стойке «смирно» с шапками в руках. Он медленно шёл мимо нас. Его маленькие, глубоко запавшие глазки, казалось, фотографировали каждого из нас. Когда, чисто выбритый и напомаженный, он проходил возле меня, его тонкие жёсткие губы шевельнулись, и я услышал:

— Untermenschen![16]

И он прошёл дальше. Мы его не интересовали.

Мы всё ещё ждём. Пока что ничего особенного не произошло. Несмотря на усталость и голод, мы чувствуем себя сегодня немного лучше, чем вчера. Та небольшая передышка, которую мы получили ночью, оказала на нас благотворное действие.

Но мы не знаем, что ожидает нас впереди. Пока мы стоим и ждём, появляется высокий, хорошо одетый мужчина, который дружески приветствует «Рыжего». Мы во все глаза смотрим на него. На его прекрасно сшитом и безукоризненно отглаженном костюме, красиво подчёркивающем фигуру, нашит номер, такой же точно, как и на куртке лагерного электрика. На левом рукаве у него повязка, на которой стоят только буквы «L. А». Однако ни в одежде, ни в манере держаться нет больше ничего, что указывало бы на его положение заключённого. На руках у него чёрные кожаные перчатки. Приветствуя «Рыжего», он учтиво снимает с правой руки перчатку. Во время беседы с эсэсовцем он держится свободно и непринуждённо.