Рапорт из Штутгофа - [14]

— Да, я еврей, — твёрдо ответил он, спокойно взял под руку свою жену и присоединился к тем, чья судьба была уже решена.

После того как наших девушек привели на судно, их тотчас же заперли в одном из маленьких помещений на палубе; оттуда они могли наблюдать в дверную щель за дальнейшим развитием событий. Осыпая евреев ругательствами и ударами, гестаповцы погнали их куда-то вниз, а сами набросились на багаж, который пленники были вынуждены оставить на палубе. Офицеры и рядовые, как коршуны, потрошили чемоданы, узлы и свёртки. Всё мало-мальски ценное — и прежде всего золото, серебро, часы и прочее — исчезало, словно роса на солнце, под форменными шинелями, на груди у представителей расы господ. Однако одеяла, перины, подушки и простыни, которые евреи наспех связали в узлы, тоже экспроприировались гестаповцами, отпускавшими при этом грязные остроты. Даже из-за продуктов они чуть не подрались между собой. Больше всего их волновало, что кому-то достанется на разграбление больший узел, чем другому. «Общественные интересы выше личных интересов», — торжественно возвещала нацистская программа…

Вечером в помещение, где были заперты женщины, пришли два нацистских офицера. Судя по описанию, это были те самые гестаповцы, которые позднее посетили нас в трюме. Они оценивающе посмотрели на девушек, и один из них спросил:

— Вы, наверное, не привыкли спать в одиночестве? Как бы вы не соскучились ночью. Может быть, послать за кем-нибудь из ваших товарищей, чтобы вам веселее было спать? Ну как?

— Предпочитаем остаться одни, — резко ответили девушки.

— Почему? Ведь у вас «коммуна», так с чего же вы вдруг стали недотрогами? — съязвил представитель расы господ и ушёл.

После нескольких часов томительного ожидания мы наконец тронулись, и станция Свинемюнде осталась позади. Началось бесконечное путешествие по Германии. Медленно тащился наш эшелон. Мы останавливались на каждой станции. Железнодорожное оборудование было уже сильно изношено, а обслуживали железную дорогу в основном женщины. Немецкие женщины, французские женщины, голландские женщины, французские и голландские военнопленные и угнанные на принудительные работы гражданские лица. Когда поезд трогался или начинал тормозить, нам казалось, что вагоны вот-вот развалятся на куски. Мы непрерывно тряслись, ударяясь друг о друга. Становилось всё жарче. Дышать было уже совершенно нечем. Нас всё сильнее мучила жажда. На остановках из нашего вагона, как и из двух других, раздавались крики: «Воды, воды…» Но воды нам не давали.

Начинало смеркаться, и скоро нас окутала кромешная тьма. На судне лишь немногим удалось вздремнуть, а остальные вообще всю ночь не сомкнули глаз. Поэтому мы договорились о том, как обеспечить себе хотя бы несколько часов сна. Спичками, которые нам удалось припрятать, мы осветили вагон. Весь багаж снесли в один конец вагона, так что освободилась значительная часть пола.

Договорились, что половина из нас ляжет и постарается заснуть часа на два-три, а потом отдохнёт другая половина. С первой партией легли спать семь наших девушек и я. Остальные по-прежнему стояли или лежали, изогнувшись, между чемоданами и саквояжами.

Заснуть? Мы ослабели, устали, проголодались, невероятно страдали от жары и духоты, ноги ломило. Около двух суток мы не снимали обуви и не получали пищи. Около двух суток мы не получали воды. Ноги отекли и опухли от бесконечного стояния, но на полу, когда лицо зарывается в вонючую грязь, дышать ещё труднее.

Во рту всё пересохло. Губы покрылись коркой и потрескались. Со всех сторон доносятся стоны. Рядом со мной прерывисто дышит одна из девушек: «Воды, воды…» Если у кого-нибудь не выдержат нервы, то начнётся паника…

Из темноты раздаётся спокойный голос:

— Товарищи! Я хочу сказать вам несколько слов. Нам трудно и, возможно, будет ещё трудней, но самое главное сейчас — это держать себя в руках. Если начнётся паника, мы погибли. Верно я говорю?

— Верно, верно! — раздаются со всех сторон голоса из темноты.

Каждый делает над собой усилие, старается взять себя в руки. Это удаётся. Мы лежим на полу и пытаемся уснуть. Но мысли не дают ни секунды покоя. Я слышу, как стонут в полудрёме товарищи.

Поменяться местами со стоящими не так-то просто. И тем не менее мы меняемся — спокойно и дисциплинированно. Один встаёт и присоединяется к группе стоящих товарищей. Другой ложится на освободившееся место, и так меняются все до одного. Без истерики, без паники, а вокруг непроницаемый мрак вагона…

Поезд трогается. Останавливается, снова идёт. Останавливается, движется назад. Опять вперёд… Мимо нас с грохотом проносится на восток тяжело гружённый военный эшелон.

Я сидел на чемодане и меня так крепко сжимали со всех сторон, что я не мог опустить на пол сразу обе ноги. Я сидел и прислушивался к звукам ночи. На одной из станций я услышал, как наши товарищи кричат хором из других вагонов: «Воды! Воды! Воды!» На другой станции ночную тьму разорвал отчаянный женский крик:

— Врача… врача! Мой ребёнок болей! О, скорее врача, мой ребёнок умирает!

Поезд снова пошёл. Через несколько часов на другой станции послышался тот же голос. Женщина истошно кричала: