Раны любви - [35]

— Трофимыч, запиши за мной рубль 80 копеек. Агашка вернется, — отдаст.

Сразу все стихло. И даже полицейские, хорошо знавшие всю несчастную историю любви и женитьбы Трофимыча, остановились, как вкопанные.

Трофимыч сделался белым. Двигаясь, как ледяная статуя, со своим неподвижным, известковым лицом, он медленно вышел из-за конторки, медленно приблизился к оскорбителю и, не говоря ни слова, схватил его за шиворот своей тонкой, мускулистой рукой и выбросил его через дверь, на улицу, походя сбив с ног и швейцара.

И это показалось всем таким естественным и нужным, что никто не запротестовал в этой вечно протестующей компании. Направлявшиеся в участок спокойно вышли вместе с полицией. А оставшиеся продолжали говорить, пить, смеяться, как будто ничего не произошло. Только одна молодая, нарумяненная женщина пыталась было громко сказать:

— Да я бы его…

Но смолкла под дружным шиканьем…

И с тех пор уважение к Трофимычу увеличилось в значительной степени.

А когда студенты узнали, что оскорбитель семейной чести Трофимыча вернулся в город и где-то на окраине города имел свиданье с Трофимычем и как-то убедил его, простеца, примириться с ним, то слава содержателя кабачка сделалась неувядаемой и прочной.

О Трофимыче говорили с уважением…

III

Когда Боренька вошел в трактир «Раздолье», в нем было пусто. Трофимыч сидел на своем обычном месте. У буфета сидел студент, полупьяный, о чем-то разговаривавший с хозяином.

За столами никого не было.

Боренька присел скромно в углу и спросил себе бокал пива и раков. И от скуки стал прислушиваться к разговору Трофимыча со студентом.

Трофимыч говорил ровным, сдержанным баритоном.

— Лучше вам не ходить сюда. Когда узнают, так изобьют. И новый скандал будет нежелательный. И без того градоначальник намедни сказал мне, что неминуемо придется закрыть, потому сил нет от скандалов. Я ему в ответ, что у меня скандалы просто словесные, никаких кровопролитий не бывает. А в других заведениях, хоть и реже скандалы, одначе всякий раз с повреждением человека весьма основательным. А градоначальник и говорит: ежели бы не так, то давно и трактир закрыл бы, и вас бы выслал…

— А кто же узнает? — сипло спросил студент и опрокинул большую рюмку водки.

— Как кто узнает? Да тут давеча письмоводитель из участка хороводился с девицами и рассказывал им, кто у них по тайности служит. Главных, говорит, не знаю, а мелочь всю подлинно могу назвать. Потому, главные ходют выше.

— Ну, так что же?

— А то, что он, спьяну-то, всем девицам возьми, да и расскажи, кто да кто Иудами у них. А девицы разве утерпют? Чай, к вечеру по городу разнесли, кто да кто.

— И так-таки меня и называли по имени, по отечеству?

— Нет, не по имени, не по отчеству, а прямо по фамилии: Гродецкий, говорят, филером…

Студент крякнул неестественно громко и потянулся к водке.

— Довольно! — строго сказал Трофимыч.

— Черрт… все равно… — чуть ли не рявкнул студент и сам налил себе из графина большую рюмку водки.

А потом отошел от стойки, вытянулся, выпрямился, и, стараясь владеть голосом, угрюмо и решительно, но шепотом, проворчал:

— Но ежели ты, сволочь, выдашь меня студентам, я тебе покккажу.

И затряс кулаками бешено и грозно.

Трофимыч оставался неподвижным. Его лицо было точно мертвое…

Студент резко повернулся и пошел к выходу. Около Бореньки он остановился, всмотрелся в лицо пьяными глазами и, вздохнувши, проговорил:

— Так-то, товарищ, всякие клеветы бывают. Вот, оболгали меня…

Голос оборвался, и на лице забегала какая-то странная, но не то конфузливая, не то наглая усмешка.

И, искривив губы, студент быстро вышел.

Боренька не вытерпел и подошел к Трофимычу. Но хозяин ничего не ответил ему на вопрос, и его холодное, недоступное лицо не говорило ни о чем.

Со смутной тревогой вернулся Боренька к своему столу.

Ресторан стал наполняться. Вскоре пришли и товарищи Бореньки и удивленными возгласами встретили появление редкого гостя.

IV

— Борька, ты угощаешь! Кончил, так, брат, угощай! А мы еще засидимся и в университете, и в «Раздолье». Еще поторгуем с Трофимычем.

Говорил бородатый медик последнего курса Хмельницкий, университетская знаменитость. Вечно пьяный, он поражал профессоров своими изумительными способностями. У него был какой-то дар диагноза. Во всех, самых трудных случаях, когда не только студенты, оканчивающие медицинский факультет, но и профессора затруднялись определить болезнь, являлся веселый Хмельницкий и с необычайным добродушием исследовал больного. Шутил, смеялся в перерывах. То качал головой, то улыбался. И потом, встряхнув длинными, густыми волосами, ставил точный и определенный диагноз, к удивлению всех присутствовавших.

Правда, он работал много, но всегда при этом, хотя бы и малыми дозами, но пил. И профессора смотрели на него, как на конченного человека, как на отпетого алкоголика, утопившего в вине богатейшие способности. Но вино не только не ослабляло, но, казалось, даже увеличивало дар его диагностических прорицаний, и невольно все уважали этого пропащего человека, которому природа случайно подарила свой талисман.

— Да откуда это у тебя, Хмельницкий? — спрашивали студенты.