Раны любви - [30]

Костя от счастья не мог говорить. Молча, он потащил режиссера в переулок в грязненький ресторанчик, угостил его ужином и вином и до двух часов говорил с ним все на ту же светлую и красивую для него тему — о водевиле и о Вольской…

Когда они вышли из ресторана, было уже пусто на Дерибасовской. Только на углу Екатерининской стояла толпа и смеялась. Там торговали красивые цветочницы. Молодые, лукавые, умевшие дорого продать и живые цветы, и живые цветы поцелуев, и живые цветы своего тела.

Костя у них успеха не имел — было мало денег — и всегда с ревностью следил он за тем, как у них кипела ночью жизнь, у этих корзин полных душистых цветов…

И теперь смелый от вина и от того счастья, которое начало только что ему улыбаться, он быстро увлек своего товарища и повел его к прекрасным цветочницам.

Здесь его ожидали знакомые. Тот господин, — ему неизвестный. И правитель канцелярии генерал-губернатора.

— А, Костя!..

Господин густо поцеловал его и тотчас украсил его грудь цветами.

Было весело и шумно. Компания возвращалась из гостиницы в большом «градусе» и дурачились с цветочницами. Те бойко отвечали, ясно, намеками, полунамеками, но зажигали своими распутными глазами, многообещающими и жадными.

Костя стоял и млел от восторга.

— Не хотите ли, — сказал «господин», обращаясь к цветочницам, — купить у меня, но только до утра, вот моего сына. Сколько дадите?

Цветочницы бесцеремонно начали рассматривать юношу.

— Нет усов у него, — сказала молоденькая Паша, самая смелая и имевшая поэтому наибольший успех. — Целоваться не вкусно.

— Только и хорошего, что губы, — смеялась Липа. — Да не в губах дело. Не в том счастье…

Старшая Дарья, отличавшаяся уменьем красиво составлять букеты, — строго сказала:

— Мы продаем, но не продаемся, а потому и не покупаем…

Костя стоял, как на углях. Весь он горел от стыда, от боли, от зависти и от ревности. Так хотелось ему подойти поближе к всегда соблазнявшим его цветочницам и сказать им, как он умеет любить, несмотря на свою молодость…

Компания смеялась.

Милый, «господин», от которого опять приятно пахло вином и сигарами, — взял его под руку и прошептал:

— Не имеете вы здесь успеха, красавец мой милый… Я вас люблю больше, чем все эти женщины… Хотите, пойдемте ко мне…

Голос звучал тихо и подавлено, точно «господин» делал усилия над собой.

Костя просто ответил:

— Хорошо.

И быстро распростившись, Костя пошел под руку с господином.

Их проводил веселый и дружный хохот. Кто-то зааплодировал. Кто-то крикнул:

— Купите флер д’оранжу…

IV

Костя проснулся утром, больной и усталый. Все болело у него. Голова от шампанского. Губы от назойливых слишком глубоко впившихся поцелуев.

Но у Кости было спокойно на душе. Господин — он помещик и к тому же кандидат в предводители дворянства, де-Рокки — обещал ему так много, и так ласков был все время с ним…

Де-Рокки проснулся, протянулся к Косте, но он вскочил бодро и весело, и напевая, начал одеваться.

— Пора в гимназию… Пора…

— Ну, Костя, еще минутку…

Но Костя был упрям и, как женщина, кокетничая, стал напевать и лукаво поглядывать на де-Рокки. А потом, как змейка, быстро выскользнул из номера гостиницы.

Внизу его ждали насмешливые взгляды швейцаров.

— Неужели они знают? — с ужасом подумал Костя, всовывая швейцару в руки рубль, из тех 25, что он только что получил от де-Рокки.

На извозчике быстро подъехал к дому Костя и также быстро прошел в комнату и начал торопливо собирать свои книги в ранец.

— Где ты был, Костя? — спрашивает с тоской в голосе отец. Он расстроен. Полы рясы как-то трепещут. Доброе лицо потемнело. Волосы в беспорядке. Видно, что отец всю ночь не спал.

Жутко…

— Я, папа, был у товарища. У Сережи Каменского. Засиделись поздно. Играли в лото.

— Где ты был? — вторит мать, входя в комнату. Она в широчайшей блузе и во рту неизменная папироса.

Костя повторяет.

— Да, — говорит отец Михаил, — да…

Он опускает голову, и рвущееся сердце не позволяет ему сказать ни слова.

— Опомнись! — тихо говорит мать.

Молчание. Костя торопливо собирает книги, точно не слышит, что ему говорят. Ему стыдно. Больно. Неловко. О, сколько бы он дал, чтобы не было этого вчерашнего позора! Да и всего позора его жизни… Этих женщин… Этой продажи и купли… Грязных номеров гостиницы…

Захотелось ему броситься к матери. Обнять ее. Прижаться. Крепко поцеловать…

Нет… нет… Только не целовать… Слишком грязен он, — не смеет целовать матери… Особенно сегодня…

Но так прижаться. Безмолвно… И поплакать… И раскрыть сердце. Сказать, что ничего он не может поделать с собой. Что нельзя так: до сих пор ему все позволяли, чего бы он ни захотел… А как минуло 14, так и начали притеснять его… Назло он и пошел к женщинам…

Но слова не идут ни на уста, ни на ум.

Костя выходит из комнаты, поцеловав руку отцу и матери.

И с тревогой бежит до Соборной площади, готовый сейчас дать клятву — вот пред собором, — что он больше никогда, никогда не будет совершать гадостей…

И когда он остановился, чтобы дать эту последнюю и торжественную клятву, впереди него прошла и тотчас кокетливо улыбнулась «пиллеристка», — ученица гимназии Пиллер.

Костя сорвался и быстро пошел за ней. Забыв все клятвы, он настиг «пиллеристку» в фиолетовом платье и нахально шепнул ей: