Раньше я бывал зверем, теперь со мной всё в порядке - [8]

Я купил сорокопятку Рэя Чарльза What’d I Say, на ней были напечатаны обе её части, и… заиграл до дыр. В музыке Рэя для меня было что–то очень плотское, греховное и любовное. Сравнивая его голос с Рэйлет, его подпевкой, становился мне очевидным почти сексуальный контакт с ними. Это меня совершенно зачаровывало. В самых диких моих мечтаниях, я представлял девушку в красном платье, которая порхает всю ночь напролёт, не надеясь встретить такую, ни в Ньюкасле, ни где–либо ещё. Но вопреки всему встретил, в одном клубе, носящем название Downbeat.

Я забрёл туда не один, мы тусовались, нам надоело, и мы решили напиться и повеселиться. Но тут я увидел её, светлокожую негритянку в узком обтягивающем красном платье, танцующую, не замечая никого вокруг, вместе с другой девушкой, ещё одной негритянкой. Не веря глазам, направился прямо к ней и предложил потанцевать со мной. Я влюбился с первого взгляда. Она жила в Норт–Шильдсе, это на противоположном берегу, и боялась опоздать на поезд домой, так что я проводил её до вокзала. Звали её Дорин Кокер, и я был без ума от неё.

Вся моя любовь с Дорин проходила под звуки What’d I Say. Пластинка не сходила с проигрывателя. Я пел её постоянно, я просто жил этой мелодией.

Однажды вечером выхожу я из магазина, как обычно, со своей любимой рыбой в рассоле и картофельными чипсами и шлёпаю верх по склону холма по направлению к методистской церкви, расположенной на самой вершине. Останавливаюсь у фонаря, чтобы выловить рыбку из рассола, и до меня доносятся до боли знакомые аккорды. Аккорды Рэя Чарльза! Прямо из дверей методистской церкви! Я не поверил своим ушам. И совершенно точно, это не пластинка. Понимая, что это не запись, я удивился, насколько точными были все нюансы. Широкими шагами направляюсь туда, плачу шиллинг за вход и попадаю на почти полупустой танцпол. В дальнем углу расположился небольшой ансамбль — трио Томаса Хедли — бас, пианино и гитара. Стоя и дожёвывая свои чипсы, я слушал и ничего не мог понять. Вот же, предо мной то, что я всё время искал — ансамбль! Окончив играть What’d I Say, что ещё больше вызвало во мне изумление, Томас Хедли встаёт из–за пианино и идёт через весь зал за содовой, а басист, который оказался Аланом Прайсом, откладывает свою бас–гитару, садится за клавиши и начинает играть попурри на тему мелодий Джерри Ли Люиса! И играет даже лучше Томаса Хедли, а я понимаю в ту же секунду, что вот он, мной музыкант, с которым хочу работать.

Подождав, когда они сыграют всю программу, я подошёл к Томасу Хедли и представился, кстати совсем непохожего на Джерри Ли Люиса. Алан Прайс и гитарист, имени, которого вспомнить я не могу, стояли поодаль, пока мы с Хедли разговаривали. Оказалось, они уже долго играют вместе, но только по ту сторону реки, и надеются выступить на шоу талантов Кэрол Люис.

Перед тем как расстаться мне удалось перекинуться парой слов с Аланом Прайсом и сказать, что, по–моему, ему больше подходят клавиши чем бас–гитара. Вместо ответа он прохрюкал что–то похожее на «спасибо» и ушёл.

Подытоживая всё, скажу, что и музыка, и моя любовь к Дорин Кокер, и моя постоянная тяга к джазу и к истории американской чёрной музыки — всё подталкивало меня всё ближе и ближе к действительной оценке чёрной культуры.

Точно не могу вспомнить, когда и где я расколол свой орех. Я поигрывал этим в школе, и называл их своими «сексуальными опытами». Я уверил себя, что перепробовал всё возможное, «в пределах человеческих желаний». Но если быть честным, у меня ещё не было желанной девушки в подобающей атмосфере, и чтобы без перерыва, на всю ночь. Но я купался в наслаждениях и будущее рисовалось мне с радостью. Где–то в течение того жаркого лета между школой и поступлением в колледж это и произошло.

Был такой джазовый клуб на Нельсон–стрит при университетском студенческом обществе, принадлежащий Майку Джеффери и расположенный на четвёртом этаже в самом дальнем конце громадного торгового комплекса. Горячее местечко. Майти Джо Младший там регулярно выступал, как и Клайд Велли Стомперс. Лучшие коллективы Северо—Востока играли там. Место, где студенты пересекались с уличной молодёжью. Даже с дальних ферм приезжали сюда. Среди разных характеров, выделялся один горняк, все звали его Джорди. Пяти футов трёх дюймов, смуглый с запоминающимся лицом с тёмно–карими глазами и чёрными струящимися волосами, Он был невероятно силён для парня поглощающего несчётное количество пинт ньюкаслского тёмного эля.

Обладатель ужасающего шрама, через весь череп от уха до уха, слегка только прикрываемого недавно выросшими чёрными волосами. Приобретённого им во время нелегальных скачек на пони через четверть–мильный туннель. Шлема у него не было, и он врезался головой прямо в закрытый шлагбаум. Пролежав в коме три недели, провёл он в больнице целый год. Он уже нигде не работал и ему выложили кругленькую сумму. И он уже вовсю наслаждался такой ранней отставкой, когда я неожиданно наскочил на него в джаз–клубе М. Дж. Он бывал там обычно не один, а со своей подругой, блондинкой, носящей невозможно узкие юбки, как если бы на время она становилась жидкой и её заливали в них. И, думаю, тратила неимоверно много времени, ухаживая за своими ногтями. Вдобавок в тусклом и сумрачном освещении клуба её волосы казались серебряными. Даже когда молчала, губы её не переставали шевелиться.