Раньше я бывал зверем, теперь со мной всё в порядке - [3]

Если Первая Мировая война отняла у моего деда слух, то во время Второй у моего отца слух, наоборот, невероятно обострился. Хорошо запомнился мне один случай, возвращаемся мы с отцом одним жарким летним вечером домой из бассейна, мне было тогда года четыре или пять, неважно. Полотенца и мокрые плавки в одной руке, чипсы с рыбой — в другой. Чавкаем, я весь просто свечусь, и не найти во всём мире счастливее человека, как вдруг отец останавливает меня и стоит сам как вкопанный. Где–то вдали мы слышим визг, который показался ему слишком уж знакомым.

— Боже праведный, — не сказал, выдохнул он.

И быстро схватил меня в охапку, так что моя рыба и чипсы разлетелись во все стороны.

— Папа, — заплакал я, — мои чипсы.

— Нечего сейчас думать о твоих проклятых чипсах.

Он сгрёб меня и, вскочив в первую же попавшуюся парадную, прижал всем своим телом к стене. Визги приближались и становились всё громче: «Бомбардировщик!» Ужасающий вой двигателей Мессершмитта ворвался в вечернее небо. Затем всё вдруг кончилось, и он расхохотался. Я совершенно не понимал, что происходит. Меня смутила реакция отца, но затем я вдруг понял — звуки неслись из открытых в жаркий летний вечер дверей кинотеатра! Звуки журнала кино–новостей, стремительно заполняя улицу, испугали до смерти моего отца и он поверил, что это была настоящая атака.

— Прости, сынок. Я куплю тебе новый пакетик чипсов, — смеялся он. — Мы сейчас вернёмся в рыбную лавку, и возьмём ещё.

Сумки с противогазами и бомбоубежища — были частью нашей повседневной жизни. У меня была настоящий резиновый противогаз с плексигласовыми стёклами вместо очков, только детского размера. В первый год войны меня каждую воздушную тревогу спускали вниз в подвал нашего дома № 31 по Марондейл–авеню, независимо была ли это учебная или настоящая тревога.

В ту ночь как я родился, был налёт, хотя Ньюкасл и лежал в полной темноте. Наш город у самой северной границы Северо—Востока, вдали от главных мишеней, расположенных на юге страны, и за все годы было только два массированных налёта, один — в ночь моего рождения, другой гораздо позже, когда разбомбили Центральный вокзал с близлежащими железнодорожными путями. Во время второго налёта взрывной волной принесло целый железнодорожный вагон и часть рельс со шпалами на задний двор и крышу дома моих деда с бабкой по отцу, а ведь они жили в трёх милях от того места, которое бомбили; вот такой силы были немецкие бомбы в ту ночь!

Мой отец родился и вырос в том доме, окнами выходящем на Тайн, и одним из моих самых ранних воспоминаний связано с завораживающим видом реки с буксирами, толкающими и тянущими на огромных канатах гигантское морское судно, это было как раз в новогоднее утро, и оно медленно проплывало чуть ли не под окнам бабушкиной спальни. Команда осторожно вела его через мутные, грязные и ледяные воды Тайна. Другое воспоминание, которое всплывает в моей памяти, возможно, даже больше придумано мною. Помню, как ползу в полной темноте через бабушкину гостиную, отодвигаю оконную занавеску и вижу в небе на фоне полной луны тень летящего вдоль реки Юнкерса-88 с высвеченными прожекторами бело–чёрными крестами Люфтваффе по борту.

По субботам после полудня мы обычно ездили в Вест–Энд Ньюкасла. Помню клуб NAAFI, помню американских солдат, помню лица чёрных джи–ай. Помню свой восторг от их чёрной кожи и необычных волос. Остальные солдаты обычно собирались компаниями, на их форме была нашивка — небольшой чёрный значок со сверкающим камнем — немецкие военнопленные, работавшие на отдалённых фермах. Им разрешалось по выходным приезжать в город в магазин на военной базе. Помню, ходил упорный слух, что в лесах прячется немецкий шпион. И все мы правдами и неправдами стремились его найти. Недавно я расспросил о нём своего отца. Рудольф Гесс угнал частный аэроплан кого–то чиновника из высшего немецкого командования и, перелетев на нём через Северное море, приземлился в Шотландии, чтобы найти прибежище. Он пробовал выйти на Британское правительство, чтобы те прекратили войну. И вдруг, совершенно внезапно она прекратилась. Виктория! Я помню все вышли на улицы, кругом радостные, счастливые лица, помню, как если бы это было вчера. Простые дощатые столы, вместо скатертей покрытые Джеком. За ними, прячась от чужих глаз, я держал за руку миниатюрную блондинку с румянцем на щеках. Мы, подражая нашим предкам, чокались кружками с ярко–зелёной шипучкой.

Одежда и еда была по карточкам; твёрдой валютой в те дни были сигареты и нейлоновые чулки. Невозможно было их достать иначе как на чёрном рынке. Помню, у меня чуть глаза на лоб не вылезли, когда я увидел, как мать рисует швы на ноге своей сестры, моей тёти. Та привела в дом Томми с светло–русыми волоса, чьё имя было на самом деле Альф. Он был помешан на мотоциклах. Как–то он взял меня прокатиться, и с того раза началась моя долгая, длиною во всю мою жизнь, любовь к мотоциклам.

— Чем быстрее ты двигаешься, тем дольше проживёшь, — любил говорить мой обожаемый дядя, поглаживая свой сверкающий в солнечных лучах AJS.

Война кончилась, мужчины стали возвращаться домой. Огромное количество разводов, не счесть разбитых семей, а ещё больше тех, кто не вернулся. В Ист—Сайде Ньюкасла у детей не было даже обуви. Царила жуткая бедность и безработица. Но я этого ничего не знал; родители меня оберегали от всего. Я рос счастливчиком. Самым счастливчиком из всех счастливчиков. Возвратился с войны и мой дядя Джек. Полковой сержант–майор в Даремского лёгкого пехотного полка. Он вернулся откуда–то с Востока. Его сбили над Сингапуром и некоторое время он находился в плену. До войны он был начальником караульной службы в Чанги, британской военной тюрьме. Несмотря на то, что войны уже не было, он всё равно продолжал воевать. Он был кадровым офицером. И вернулся он, прослужив в Гонконге, только в 1951 году.