Рановесие света дневных и ночных звезд - [18]

Нет ничего для жизни, ни денег, ни кровати, а есть все для смерти: новый костюм, живые цветы. Наплевать на условия. Можно приспособиться и к жизни в лесу, и в горах, и к жизни в кружке: ассимилироваться с местной дичью, рельефом, природными условиями. "Я хочу вместе с тобой делать все: пить, есть, спать, мыться". Мыться тоже негде. Остается вместе делать ничего.

Слова очень приблизительно выражают мысли, еще приблизительное они выражают чувства. Плохие слова представляют собой сгустки энергии, поэтому, когда в хороших словах кончается энергетический запас, плохое слово может обозначать любой предмет или любое действие.

Отматфеян не сказал Чящяжышыну "уйди", потому что тот бы не понял. Он сказал ему одно плохое слово, которое Чящяжышын сразу понял и вышел в коридор. Зимой больше живешь вечером, а летом больше - днем.

Зимой преобладают два цвета: белый и черный. Летом преобладает зеленый там, где есть деревья, а там, где их нет, лета нет. Человек говорит: "Если сбудется то-то и то-то, то бог есть, а если не сбудется, то бога нет". И зря он так говорит, потому что бог не в курсе человеческих дел. Человек со своими делами (полюбит - не полюбит, выздоровеет - не выздоровеет, напечатют - не напечатают) ему на фиг не нужен. Бога интересует в человеке то, что в нем есть от человека. Человек видит в боге себя, бог видит в человеке себя - отсюда все недоразумения.

"И тебе здесь нравится?" - "Нравится". - "И то, что не выспалась, нравится?" - "Нравится". - "Что же тут может нравиться?" Кружок художественного слова - закрыт, ИЗО кружок - закрыт (нарисовать елку так, чтобы она была, как настоящая. Как у Шишкина, что ли? Так бы и говорили: нарисовать елку, как у Шишкина. А при чем здесь настоящая?). Мы выпали из настоящей жизни, которая вполне, если делать то-то и то-то: бриться, мыться, обедать, ходить на работу. Чтобы все было по-настоящему: солнце встало - и ты вставай, листочки умываются - и ты намыливайся, птичка за кормом полетела - и ты в магазин дуй, живи по Шишкину. А у нас пусть все будет плохо: утро сломано, день сломан. В конечном итоге, жилая комната - место, где ты умрешь, и тогда из этой жилой комнаты душа вылетит в нежилую комнату. "Я страдаю только от болезни близких". - "Болезнь близких, триппер, что ли?" Не надо над этим смеяться. Надо. Если над этим не смеяться, то все так и будет тянуться по тысяче лет туда-сюда. И маркиз де Сад может вызвать сочувствие, если учесть, что он жил-то всего одну секунду, которая вместила в себя N-ное количество дней, если иметь в виду обед как показатель настоящего, прошедшего и будущего времени (вчера на обед, сегодня на обед, завтра на обед), но если не иметь в виду, обед, то "120 дней Содома" сворачиваются до секунды, и соответственно все дела с бардаком объясняются просто: не одному маркизу приходят в голову во время "спуска" все эти насилования, испражнения, подвязки, чулки, и все сочинения маркиза, засунутые в анус, чтобы легче было вынести из тюрьмы, подробное описание этой секунды, которая не является единицей времени (настоящего, прошедшего и будущего), а является единицей времени, которого нет. Для времени, которого нет, нет и обозначения в европейском языке, приспособленного больше для выражения обеденного и послеобеденного времени, но есть такое обозначение в одном хорошем языке, о котором языковеды ничего не хотят говорить.

Пора идти в магазин.

- Сходите вдвоем, - сказал Отматфеян.

- С тобой, - сказала Сана.

- С ним, - ответил Отматфеян.

Вышли. Они шли по земле, которая была философским камнем, первоначальная материя которого была не известна, зато были известны прочие, вторичные, компоненты: нефть, золото, дерьмо. Светились витрины магазинов: "Детское питание", в котором была колбаса, "Диета", в котором была колбаса, "Колбасы", в котором была колбаса, как навязчивая идея, как дождь, который лил, как из ведра. Спрятались в подъезд.

- Уехал твой приятель? - спросил Чящяжышьш.

- Он - мой муж.

- Твой муж?

- Вчера уехал.

Чящяжышын взял Сану за руку, и Сана не убрала руку, потому что в батарее текла холодная вода, а в Чящяжышыне - теплая. Поцеловались. Гадость. Может стошнить. Но ведь не стошнило! Еще раз. И опять не.

Дождь кончился - хватит. Почему бы сразу не спрятаться в магазине, в очереди за колбасой, за сыром, за яйцами? "Нам только сыр". - "В общую очередь!" Теперь хлеб.

Как раз Отматфеян заварил чай, когда они вошли. Дырка на потолке была черной, как черная дыра. Неприятно было на нее смотреть - уставились друг на друга. После чая Отматфеян достал вино, и они выпили по чуть-чуть. А через час начуть-чукались. Чящяжышын не стоял на ногах, он упал возле стола, ему было плохо, как будто Отматфеяну было хорошо. Впали в спятьчку.

Было совсем темно, ничего не горело. Гидра, построенная на горизонте, сломалась. Уда, то есть горизонта, больше не было, он был там, где было .светло, где была гидра, которая подавала свет. "Ты хочешь?" - спросила Сана. - "Больше жизни", - ответил Отматфеян. - "Но по телефону не бывает" "Оказывается бывает". - "Когда?" - "Еще тогда, когда у нас с тобой было только по телефону". - "Конечно, люблю".