Ранняя печаль - [39]

Но эта любовь, может быть, тогда спасла тебя от одной крупной беды, о которой ты, вероятно, и не подозревал. Весной, когда я заканчивала девятый класс, приехал в Мартук на побывку офицер, моряк, и заявился на танцы под градусом, со своей многочисленной родней. Так случилось, что они не поладили с кем-то из ребят с Татарки, кажется, с Шуриком Сайфуллиным. Кстати, он после тюрьмы умер в армии при загадочных обстоятельствах.

-- Шурик Сайфуллин умер? -- вырвалось у Рушана. Он об этом не знал.

-- Да, его больше нет, я сама была у него на поминках. Отчаянный был парень... Так вот, драка вышла с поножовщиной, офицер пустил в ход свой щегольской кортик, за что и поплатился. Случай получил огласку, и твои друзья заработали по первому сроку. Дали им, правда, немного - кому год, кому два. Но уже через полгода все вернулись домой по какой-то амнистии -- и Толик Чипигин, и Юра Курдулян... Если бы ты в тот вечер был дома, то наверняка загремел бы со своими друзьями. Я отвлеклась, но тебе не мешает об этом знать...

Рушан машинально крутил в руках пустую рюмку, и от нее узкими лучиками отражалось пламя свечи.

-- Через месяц после того дня рождения отец собрался на машине в город за мебелью, ну, я, конечно, напросилась с ним. Мне уже давно хотелось увидеть эту незнакомую девчонку, в которую ты был влюблен. Весь месяц после встречи со Светкой Костылевой я не находила себе места, однажды от злости даже расплакалась: как она посмела завладеть твоим сердцем? Я тогда самонадеянно считала, что ты принадлежишь только мне и я могу делать с тобой что хочу, была уверена, что ты готов пойти за мной в огонь и в воду, только помани я пальчиком... Не удивляйся, это самая типичная и самая распространенная ошибка в жизни каждой женщины, так было не со мной одной. Наверное, и с твоей Тамарой тоже...

Неожиданно зачадила средняя свеча в медном подсвечнике, и Валентина вынуждена была ее загасить. Теперь он не видел ее лица, разгоряченного вином и воспоминаниями.

-- ...Ну, я пустила в ход всю свою изобретательность и вынудила Светку сходить вместе со мной к этой девочке -- одноклассницы все же. Но сама, конечно, не призналась, что проявляю интерес к тебе, хотя пришлось сказать, что знаю тебя, иначе бы она не поверила.

Помню, мы пошли на "Москву" через старинный вокзал, одолели шаткий, гремящий под ногами, висячий мост над путями, а внизу как раз стоял алма-атинский скорый, и так дивно пахло яблоками, апортом. В городе я оказалась впервые и очень удивилась, что он в ту пору мало чем отличался от Мартука, и даже ее дом чем-то походил на наш: с палисадником, сиренью, огородом, с высоким, в четыре ступеньки, скрипучим крыльцом, стеклянной верандой... Тома оказалась дома, но встретила нас без особого восторга, тем более когда узнала, что я из Мартука, но ничего не сказала по этому поводу, не вспомнила тебя, хотя, я думаю, чисто интуитивно, по-женски, почувствовала во мне соперницу.

Она мне понравилась сразу: большие карие глаза, длинные ресницы, она их так медленно опускала и поднимала - наверное, уже чувствовала властную силу своего взгляда на мужской пол. Я поняла и другое -- что она нравится и парням гораздо старше тебя. В ней не было подростковой угловатости, прыщавости и связанной с этим неуверенности, через которые проходит большинство девочек. Наоборот, гладкое нежное лицо, красивый разлет бровей, небольшая родинка чуть выше верхней губы... Это придавало ей особую прелесть, и я тут же со злостью пожелала этой родинке вырасти в бородавку. Красивые, четко очерченные губы и зубы ровненькие, как у Мэрилин Монро... Правда, на переднем зубе я заметила щербинку, потому что старательно искала в ней изъяны, но, увы, их, даже на мой придирчивый взгляд, оказалось мало, и я поняла, что ты, видно, влюбился в нее не на шутку, по-татарски горячо и страстно, и наверняка с первого взгляда пошел за ней следом...

Она была словно из другого мира и уже чувствовала свою красоту, обаяние, у нее и голос был волнующим. В ней, школьнице, уже в ту пору проглядывала женщина со своими взглядами на жизнь. Она, наша со Светланой ровесница, была намного старше нас, опережала, кажется, не только одноклассников, но и время...

Перекинувшись с нами несколькими фразами, она села за пианино и через минуту, совершенно забыв про нас, играла только для себя.

Увидев ее порхающие над клавишами руки, я бы расстроилась окончательно, если бы неожиданная мысль не принесла мне утешения: я поняла вдруг, что тебе никогда не покорить сердце этой надменной девчонки по той простой причине, что она по крови, по природе своей одной со мной породы и тоже ждет принца, от которого все будут без ума, а он -- только от нее.

Мы расстались почти подружками... Мир тесен, иногда, возвращаясь из Куйбышева, я встречала ее в поезде -- она училась в Оренбурге, -- и мы подолгу болтали, как старые знакомые.

-- И что странно, ни она, ни я ни разу не упоминали о тебе, хотя, думаю, она догадывалась, что нас троих что-то связывает. Раза два, на первых курсах, ее сопровождал удивительно красивый парень -- высокий, стройный блондин с волосами редкого соломенно-золотистого отлива, голубоглазый, с длинными густыми ресницами, -- даже в тесных проходах вагонов на него невольно оглядывались девушки. Наверное, о таком принце мечтают многие... Я поняла, что у них роман, но опять же интуитивно почувствовала, что даже такому красавцу, безоглядно в нее влюбленному, не удалось покорить ее сердце. Потом я потеряла ее года на два и однажды опять встретила в поезде. На вопрос, где тот красавчик-блондин с печальными глазами, обычно сопровождавший ее, она небрежно ответила, что его забрали в армию и он служит под Черновцами. По тому, как это было сказано, -- вскользь, мимоходом, без сожаления -- я поняла, что она сломала жизнь еще одному молодому человеку...