Ранняя печаль - [37]

Рушану резануло слух это блатное "прикинут" -- девушка с улицы 1905 года никогда бы так не выразилась.

-- Мало кому из поселковых удается стать горожанином по духу, по сути, -- продолжала она, бесцеремонно рассматривая его, словно пытаясь заглянуть в душу. -- Тебе, кажется, удалось. Ты помнишь Славку Афанасьева? Ну, того, которого вы пригласили на Новый год, чтобы он менял пластинки на проигрывателе во время танцев, а он, оказывается, обожал "Караван", и раз за разом ставил только Эллингтона...

-- Да, помню, -- улыбнулся Рушан, действительно припомнив и о таком курьезе на вечере.

-- Так вот, Славик, например, не стал горожанином и вряд ли когда им станет, хотя и живет, как и ты, в столице, в Алма-Ате. Видела я его в прошлом месяце, приезжал к родителям, -- пузо уже отрастил, плохо выбрит и, кажется, крепко пьет. Костюм на нем какой-то мосшвейпромовский, висит мешком... А ты по фирме одет, французской парфюмерией благоухаешь, джентльмен, одним словом...

Закончив осмотр, она взяла его под руку и вдруг, опять же неожиданно, выпалила: -- Так и быть, свожу тебя к бобличихинскому дому, может, и сама хозяйка случайно попадется на улице, -- они рано не ложатся. Пусть позавидуют, увидев меня с тобой.

-- Чему же завидовать? -- спросил недоуменно Рушан.

-- А тому, что мы с тобой такие молодые и элегантные, а Эммочка, мой дорогой, уже перебралась в 58-й размер, и даже белье шьет себе на заказ в ателье. Разумеется, не в Париже... -- и они оба от души расхохотались.

Да, огня его школьная подруга еще не утратила...

Они добрались до самого кирпичного завода, прошли мимо дома Эммы: во дворе у нее стояла кромешная тьма, только на веревках слабый ветер шелестел пересохшим бельем. И в это время от проходящего невдалеке состава чуть задрожали стекла в близлежащих домах -- накатывается порой такая звуковая волна со станции, -- и Валя не преминула съехидничать еще раз в адрес своей бывшей одноклассницы:

-- Это наша дорогая Эммочка вздохнула во сне и перевернулась на бок...

Дошли и до дома Лымарей, где теперь уже жили другие люди, а Гена со своими родителями переехал в Актюбинск, работал в каком-то автохозяйстве. И вновь вспоминали тот Новый год со свечами, с Дюком Эллингтоном, Элвисом Пресли и ныне совсем забытым Джонни Холлидеем, с гаданием в полночь, в чем, надо сказать, зеленоглазая Солохо была мастерица и нагадала всем дальние дороги, напрасные хлопоты и раннюю печаль...

Они шли пустынной улицей сонного поселка, высокое звездное небо струило свой призрачный свет на угомонившийся к ночи Мартук, не брехали даже собаки -- ни безнадзорные, ни те, что бегали на цепи за каждой высокой оградой, --хозяйкой всему вокруг была тишина. И, может, от этой магии ночной немоты природы и всего живого вокруг Валя вдруг сказала, почему-то шепотом, но с привычным озорством в голосе:

-- Я думаю, пришло время отметить нашу встречу... - и, взяв его крепче под руку, заставила прибавить шагу.

По лужам в районе Советской, Рушан понял, что дождь прошел полосой, и, видимо, лил тут чуть дольше и мощнее, чем на Татарке, оттого у некоторых палисадников, мимо которых они проходили, вдруг по-весеннему остро пахло отцветшей сиренью. Случается и такое в природе, когда иной куст вдруг только к лету запоздало вспыхнет гроздьями и заставляет проходящих мимо людей мучиться сомнениями: то ли это явь, то ли причудился запах сирени в конце июня.

Подойдя к калитке и несколько театрально распахнув ее, Валя сначала нырнула в палисадник и вернулась оттуда с гитарой, где красовался на деке кокетливый красный бант.

На улице Советской, так сложилось, жили крепкие хозяева, тут строились на "немецкий манер" -- с претензией на архитектурные излишества. А отец Вали, шофер, двужильный мужик, работал в местном дорожно-строительном управлении, имел доступ к кирпичу и к цементу, оттого на его подворье и чувствовался размах. Кроме основного дома с железной крышей и высоким крыльцом, в просторном дворе имелась и летняя кухня -- под черепичной крышей, окрашенной в ярко-зеленый цвет, с открытой ветрам просторной верандой.

В этот летний домик Валя и привела Рушана. Открытая веранда, выдержанная в голубых тонах, была обращена к огороду, что имелся в каждом дворе. Но огороды на Советской отличались тем, что вплотную подступали к глубокому оврагу, давно превратившемуся в одичалый сад, и некоторые хозяева засадили склоны оврага деревьями. Имели там свой сад и Домаровы...

На веранде у стены стоял низкий журнальный столик с двумя глубокими креслами, видимо, специально вынесенными из дома. Столик, на манер обеденного, покрывала кипенно-белая крахмальная скатерть, отчего ветки мелкой чайной розы из домашнего сада в хрустальной вазе казались особенно яркими. Стол был со вкусом сервирован, кроме минеральной воды стояла еще и бутылка хорошего коньяка.

Усадив гостя, Валя отставила гитару в сторону и, сказав, что у нее все готово, принесла тарелки с зеленью, закусками, фруктами. Управлялась она с какой-то легкостью, изяществом, и Рушан подумал, что она, наверное, неплохая хозяйка, а это в наше время большая редкость. Заставив стол, она еще раз внимательно его оглядела, словно генерал предстоящее поле сражения, и... выключила свет. Потом в конце веранды, у холодильника, вспыхнула спичка, и она вернулась к столу с низким трехрожковым шандалом со свечами. Подойдя к Рушану, спросила тем же громким театральным шепотом: