Ранняя осень - [13]

Гордей снял пальто.

— Раздевайся, здесь жарко. До отхода теплохода уйма времени, и мы успеем по-холостяцки перекусить, чем бог послал. У меня в рюкзаке сыр, колбаса. Только надо принести из буфета горячего кофе. Ну, и еще… что приглянется. Раньше отличные пирожки пекли на пароходах.

— Мне бы стакан кефира, — кашлянул скромник Петя, вешая на крючок плащик.

— В холод-то? — удивился художник, доставая из рюкзака термос. — Возьми и кефиру. Бутылки три, — узрел холодильничек в каюте.

И подал Пете термос, сетку и пятерку. Глядя молодому человеку в его правдиво-бесхитростные глаза, добавил:

— А выпить не хочешь: водки, коньяку?

— Я не пью… разве при случае пивка кружку. И то в жару.

— А то угостил бы. Днями я получил некую сумму в комбинате. До весны на хлеб-соль одному хватит. О холстах, красках тужить не придется — мы с тобой отправили в Ольговку две посылки.

Направившемуся к двери Пете крикнул вдогонку:

— Кофе попроси непременно горячего.

Из буфета Петя вернулся нагруженный покупками. Сели за стол.

Гордей грел о стакан с кофе руки, глядя раздумчиво на безлюдную мокрую палубу, а Петя ел с завидным аппетитом пирожки с ливером, прикладывался к горлышку бутылки с ряженкой.

Вдруг Петя на время оставил в покое и пирожки, и запотелую бутылку. Тщательно вытер салфеткой руки, расстегнул пиджак и вытащил из-под брючного ремня какой-то сверток.

— Чуть не забыл, — сказал он, освобождая от бумаги объемистую книгу. — Вам, Гордей Савельевич, подарок от меня: альбом «Древнерусское искусство в собрании Павла Корина».

— Где достал? — вскинул брови художник, принимая из рук молодого человека альбом. — В свое время не поторопился обзавестись книгой, а уж потом… даже у букинистов не мог раздобыть.

— А мне вот повезло, — чуть розовея, улыбнулся Петя. — А на днях мне удалось побывать на Малой Пироговке в доме-музее Корина… хочется добавить: великого русского художника. Вы не возражаете?

— Не возражаю! — тряхнул головой Гордей. — Корин — последний из плеяды выдающихся живописцев России… он как бы связывал нас с Нестеровым, Коровиным, Васнецовым, Архиповым, Поленовым. — Помолчал. — Признаюсь: я до сих пор не был в мастерской Павла Дмитриевича. — Поднял на Петю глаза и тотчас отвел их в сторону. — Я боюсь увидеть огромный, пугающий своей белизной загрунтованный холст… Понимаешь ли ты, Петр, какая это трагедия, когда живописец в течение многих лет работал над этюдами, написал три десятка превосходных портретов, а перенести задуманное на полотно не смог? Грандиозный замысел остался неосуществленным.

Встал, прошелся по каюте. В спальне зачем-то раздвинул шторы, а вернувшись в гостиную, налил в Петин стакан кофе.

— Пей, пока не остыло. И рассказывай, какое на тебя произвели впечатление иконы? В собрании Павла Дмитриевича есть произведения красоты бесподобной, написанные большими мастерами древности. Между прочим, о русских иконах давно знали на западе. А в начале девятнадцатого века по просьбе Гете ему были посланы в Веймар две иконы работы художников села Холуй.

Опорожнив стакан, Петя признался:

— Бывая раньше в Третьяковской… в залы древнерусского искусства я никогда не заглядывал. А у Корина… меня затащил на Малую Пироговку знакомый реставратор. Он-то и открыл мне глаза на красоту старых икон.

— Да-да! — словно что-то вспомнив, встрепенулся художник и, немного помолчав, проникновенно заговорил:

— В переднем углу у матушки висели иконы, все прочерневшие от времени. И я ни разу ими не заинтересовался. Даже когда стал живописцем. Помню, матушка как-то говорила: «Этой вот, Троеручицей, меня родитель благословлял, а Николой — дед отца твоего, когда он под венец шел». Но я мимо ушей пропустил ее слова. А ведь деда благословлял прадед… он благословлял весь наш род и меня с братьями в том числе. Благословлял на жизнь праведную, честную! — Гордей оперся руками о спинку стула. — Возможно, доски эти, что висели в переднем углу родного дома, написаны были заурядными богомазами, но это уже другой вопрос.

Художник взял со стола альбом, провел ладонью по блестящей суперобложке с Михаилом Архангелом на огненном крылатом коне.

— Хороший подарок. Но мне не хочется тебя обкрадывать. Альбом тебе нужнее.

Прижимая к впалой груди ладонь, Петя заморгал белесыми ресницами.

— А у меня есть. Эдуард, друг, свой экземпляр уступил. Я от души дарю, Гордей Савельевич, не обижайте!

— Ну, спасибо. — Художник посмотрел в окно на влажное, в лужах, скучное пространство, начинавшееся за причальной стенкой, еще недавно такое ошеломляюще белое. И подумал о том, что время для путешествия по Волге сейчас явно неудачное. Если б Петр не устроился на работу в клуб, можно было бы пригласить его в эту поездку. Двоим не было бы скучно. Спросил: — Твои работы на выставку молодых приняли?

— Ага, приняли, — почему-то без воодушевления подтвердил молодой человек. И тем же тусклым, как бы отсыревшим, голосом продолжил: — Вначале выставку собирались разместить в рабочем клубе где-то на окраине Москвы, да там места для нас не нашлось. Тогда Мурыгин — в некоем роде новая восходящая звезда, инициатор затеи — перебросил наши холсты в совхоз под Раменском. Кое-кто из ребят забрал свои работы. «У тружеников полей, дескать, сейчас горячая пора, они еще картошку-моркошку не убрали. До нас ли им?» Для поднятия авторитета выставки Мурыгин привез в совхоз свой пейзаж «Весенняя туча». Довольно-таки большой холст. К слову, две мои вещицы повесили как раз под картиной Мурыгина.