Ранний ледостав - [39]

— Что значит как? — и успокаивающе положил ей на плечо руку. — Как жили, так и будем жить…

— Ты же знаешь, Арсин, про что я… Как мы без ребеночка-то жить будем?

— А-а, — протянул Арсин, выгадывая время. — Вот ты о чем…

— Да, Арсин, да. Об этом. О том, сможем ли мы прожить без ребенка! — Она откинула теплую ягушку, придвинулась ближе и, оперевшись на локоть, пристально посмотрела ему в лицо, на которое падали тусклые отблески печного огня, — Таясь любила натопить на ночь как следует. — Я понимаю, Арсин, конечно, трудно говорить об этом… Ты ведь прекрасно знаешь, что я, я во всем виновата. Ты ничего не скажешь, но я ж не безмозглая, я ведь нутром чувствую, как тебе ребенка хочется. Да и не слепая я, вижу, когда приходим к подруге моей Уят Нэ, как у тебя сразу при взгляде на ребятишек глаза загораются. Словно солнцем вспыхивают. Вспыхнут, а потом черная темь, как туча, на глаза твои набежит… Только я это вижу и только я знаю, отчего так… — Она горестно вздохнула и быстро провела рукой по глазам. — Знал бы ты, какая зависть меня охватывает, когда ты ее ребенка берешь на руки… Ох как бы я хотела, чтобы это был мой ребенок! Мой и твой, Арсин. Как я просила ребеночка у Куркут Ики — Бога Жизни, как просила! — Она еле сдерживала рыдания, и Арсин попытался успокоить ее.

— Что ты, Таясь? Зачем так говоришь, зачем бередишь себе душу?

— Так и говорю, как думаю, Арсин. Я же знаю, ты хоть и не скажешь сам, не упрекнешь меня, но мне-то от этого не легче. Ведь дом без детских голосов — все равно, что дерево, лишенное корней. Все равно раньше времени засохнет… В общем, я надумала…

— Что ты еще там надумала?

— Не надо так, Арсин. Я долго о том размышляла — не одну пару кисов за это время смастерить бы можно, не одну малицу сшить…

Она вдруг отвернулась от него, вновь накрылась ягушкой, сказала еле слышно:

— Может, тебе оставить меня, Арсин?

— Как оставить? Не пойму что-то, — растерялся он. — Зачем?

— Ну… другую возьмешь. Которая родить сможет.

— Да ты что, Таясь? Ты в своем уме?

— А что тут такого? А то еще одну жену в дом приведи. Вой старик Митри — до сих пор двух жен имеет. Одна — старуха, от которой нет у него детей. И вторая, молодая — от этой два сына, как богатыри растут.

— Ты хоть думаешь, что говоришь, Таясь? Нет, что-то с тобой совсем неладно… Я уже не тот молоденький Арсин, как когда-то, но клятвы нашей у старого кедра не позабыл! — Он поднялся, зажег лампу на столе, присел у постели на корточках. Погладил волосы, с состраданием вглядываясь в ее лицо.

— Да ну, что ты, в самом деле, Арсин, — смутилась она. — Нормальная я. Просто видишь, как все получилось… А теперь мысли в голове все перепутались, как сети, которые скользкий налим в тугой узел закрутил… — Она опять смахнула слезы. — Это какой-то нечистый меня малость ума лишил. Не бойся, Арсин, не буду больше так, не обижайся.

Они еще долго говорили в эту ночь. Трудно — словно длинную трехстенную муксуновую сеть ставили. И уж под утро порешили, что Таясь сходит к вдове Окуль, у которой прошлой осенью провалился под лед муж. Уже после этого несчастного случая, в Месяц Ветров, родила Окуль сыновей-близнецов. Четверо у нее стало. Нелегко ей, бедной, с такой артелью управляться. Так может, отдаст им одного сына? И Окуль полегче, и у них в доме детские ножки топотать будут… Может, согласится?

К несказанной радости, Окуль уступила горячим просьбам Арсина и Таясь…

Вот эта-то пора их с Таясь жизни и вспомнилась Арсину, склонившемуся над олененком, которого родная мать отказалась признать своим.

— Ну, что ж с тобой поделаешь? — сказал он, вставая с сугроба. — Донесу, так и быть, в последний раз до избушки. А завтра, думаю, сам ножками затопаешь. — Арсин опять завернул олененка в брезентовый плащ и, взяв на руки, понес к зимовью.

У дверей постоял немного, решая: оставлять или не оставлять олененка на улице. Решил не оставлять — занес его в дом. Олененок обрадовался теплу, затопал копытцами. Арсин тем временем сходил к мерину, стряхнул с него снежную пыль и пошел к стожку сена. Кинул Бурану целую охапку, принес с протоки воды, напоил его.

Вот теперь можно было позаботиться и о себе самом. Он натопил печку, вскипятил чайник, съел положенные по норме две сушки. Одна досталась и Акару. От чая разлилось по всему телу приятное тепло, даже на пустой желудок неумолимо клонило в сон.

«Вроде, пока все нормально, — сказал себе Арсин, устраиваясь на нарах. — Стадо на месте. Помощников своих накормил. Можно и полежать немного, а дальше — видно будет… Хорошо бы, конечно, вздремнуть… Поспать бы, сил поднабраться. Сон в моем положении — дороже золота…»

Под монотонное посвистывание и завывание ветра, уже значительно ослабевшего, Арсин крепко уснул и очнулся только к следующему утру.

Прислушался. Тихо было на улице, не шумел больше ветер. Лучи рано встающего теперь солнца слабо посверкивали на покрывшемся тонким ледком стекле оконца. Посапывал на полу олененок, свернувшийся комочком на теплой шкуре.

Арсин обулся, вышел за порог. Небо — словно голубая гладь Оби во время полного штиля, и ни единого на нем облачка. Воздух прозрачен, переполнен весь какой-то духмяной свежестью, какая бывает только весной, в период пробуждения природы. Он вдохнул полной грудью, прислушался к звукам природы. Где-то невдалеке, скрипуче издавая свое «ха-пев, ха-пев» пересмеивались куропатки, радовались установившейся хорошей погоде.