Ранний ледостав - [122]

— Вот так, Карыкур, и мыкаюсь я сама по себе. Потихоньку. Привыкла… Пока еще разгибаюсь… Сперва-то молодой зять в свой новый дом жить пригласил. Ну ты, конечно, знаешь уже — он в экспедиции работает. Как тебе это сказать… начальником он над людьми, что в машинах ездят…

— Слышал, матушка Туньла, слышал.

— Ну и вот… Перебралась вначале. А что? Дом просторный. Вода со всех этих вертушек, как их там…

— Из кранов, наверно, да? — подсказал Карыкур.

— Вот-вот. Вода из кранов бежит — поверни только. Ну, сначала все вроде ничего было. Зять молодой ко мне даже ласков да мягок был, как переспевшая морошка. Или я ничего не замечала, по первости-то… А уж потом, когда с полгода, наверное, прошло, чувствую: косо он как-то на меня другой раз посматривает, молодой-то зять. Ну я уж пожила на земле, мне и говорить ничего не надо — сердце само, значит, чует. Он сам-то молчит, а дочка давай мне выговаривать: то, мол, ягушку свою не туда положила, то с кисов шерсть на этих покрывалах, что на полу-то лежат, остается… Ну, дорожки эти… ковровые, да знаешь ты! А то за столом не так села, не так кушаю, не так вилку держу. — Туньла тяжело вздохнула. — Кой, кой! Сколько всяких замечаний! Не сосчитать. И все чаще да чаще. А то пристали оба — зачем я на полу, бывает, сижу. Ну и сижу, что ж делать, если я всю жизнь на полу сидела? Привыкла так… Целый год я терпела, пока у них однажды даже ссора из-за меня не разыгралась. Мне, конечно, не говорят, из-за чего поссорились, но сердце-то не проведешь, сынок, всем нутром я беду почувствовала. И зять молодой — чем дальше, тем чаще на меня криво поглядывает. Подумала я, подумала, да и убралась от них совсем. Вот так теперь и живу одна. Хорошо, свободно, никто меня не упрекает, никто недовольно не смотрит…

— Да-а, — протянул Карыкур, сраженный откровенностью старухи, и, больше не стесняясь ее, спросил: — А как она вообще… Айнэ… Как с мужем-то живет?

— Ой, Карыкур! При мне вроде неплохо жили, а теперь, люди сказывают, как собаки промеж себя грызутся. Ой, сучковато живут… Думаю, если так дале пойдет — не ужиться им вместе, нет, не ужиться…

— Как так, матушка Туньла? У них ведь, я слыхал, дочь растет…

— Да, да, четвертый годок внучке моей Алене пошел, хорошая внучка.

— Ну я и говорю: что же им не жить-то, матушка? Семья у них, дом, ребенок…

— Ой, сынок… Яша-то этот… ну, муж ее… Он так, по первости-то, неплохим вроде мужиком казался, хозяйственным… А только прознали мы тут, что уж была у него близкая девушка. Там, на юге где-то, ну в теплых краях. Вроде бы и жениться на ней обещал. И она за него собиралась, да и то: ребеночек ведь у нее от Яши… Он сюда, к нам приехал, а она родила…

— Да что Айнэ-то, не знала разве об этом?

— Как не знала. Знала. Только уж тогда узнала, когда у самой живот начал расти. Нынче ведь как девушки замуж выходят? Сначала ребенка заимеет, а потом уже в мозгах начинает копаться, о свадьбе думать. Тьфу! — выругалась старуха. — Срам один. Разве ж этому я дочку свою учила?!

— Дела-а, — протянул Карыкур. — Ну и как же теперь с той, с первой-то?

— Ой, Карыкур! — всплеснула старуха руками. — И не говори! Она-то ведь тоже сюда приехала — Леной ее зовут. — Старуха запричитала, отвернувшись в сторону: — О, чистое небо, отведи от моей Айнэ свою немилость. Пожалей единственную мою дочь, единственную соломинку… Приехала, значит, эта Лена, права свои заявляет. А Яша-то ее давно уж на моей дочери женат. О, доброе небо! И то спасибо, что вовремя она зарегистрировалась…

— Дела-а, — слова протянул Карыкур. — Как же теперь они дальше-то жить будут?

— И сама не знаю, сама не знаю, сынок. — Туньла горестно вздохнула. — Я-то, когда обо всем этом от ней прознала, совсем к ним заглядывать бросила. Не могу я этого молодого зятя видеть, эдакую рожу бесстыжую! И уж поговаривают люди, будто он, Яша-то, тайком к этой своей, к Лене-то, похаживать начал. Да и то сказать, видела я ее — красотой бог не обидел. Вот я своим старческим умом и смыслю: бросит он мою дочь, он бросит…

— Да Айнэ-то сама что об этом говорит? — с шевельнувшейся в душе надеждой спросил Карыкур.

— А ничего такого не говорит, сынок, нет, не говорит… Забегала она ко мне, недельку назад. На мужа жаловалась. Издерганный, мол, стал, грубить начал. Поплакала тут у меня. Ну я ее успокаивала, успокаивала. А что поделаешь — какая ни есть, а все родная дочь. Только чем я, старуха, теперь помогу ей? Когда надо было — со мной не советовалась… — И Туньла, допив свою чашку, перевернула ее вверх дном.

А Карыкур, не знавший до сих пор подробностей жизни своей любимой, сидел словно в каком-то столбняке, пораженный рассказом старухи в самое сердце. Впервые, может быть, за все эти годы почувствовал он, что как ни старался забыть Айнэ, вырвать ее из сердца — он по-прежнему, как когда-то, любит ее… Мысли клокотали в нем, как клокочет вода в кипящем котле. Ему хотелось вскочить прямо сейчас, кинуться в поселок, найти этого самого Кулика, и пусть он какой ни на есть начальник — отхлестать его по роже, плюнуть в глаза, сказать: «Убирайся, подлец! Ты недостоин Айнэ. Разве можно было обидеть такую девушку? Да ее на руках надо носить! А ты? Что делаешь ты? Подлый обманщик!»