Ранний ледостав - [106]

— Да как же иначе-то, сынок? Разве могли наши предки главного своего таежного идола русским попам на поругание отдать? Они ведь наших идолов уничтожали тогда. А за этим, сказывали, долго гонялись, не один год его тропу вынюхивали…

— А-а, — опять не удержался, прервал его Карыкур. — Теперь понял. Рассказывали нам во время экскурсии в музее… Это, Лозар аки, дом такой специальный, где все старое хранится… Так вот. Это в прошлом, девятнадцатом веке было, когда христианство на Севере насаждали — ну то есть обращали людей в другую веру… Как раз тогда православные миссионеры и появились в Пулнгават Воше…

— Ну вот, ну вот, сынок. Как пришли эти… Как ты сказал-то? Я такое слово тоже слышал…

— Миссионеры.

— Ну да, они. — Лозар так и не смог выговорить трудное для него слово. — Как раз от них-то священную нарту и уберегали. Шибко в большой тайне держали это место. Да. Только разве бывает, чтобы все люди — одинаковые душой и сердцем? Нет, конечно. Кто-то, значит, где-то проболтался. Прослышал о нарте, об идоле нашем местный один зырянин. Ну, Артеев-то Николай. Ему, конечно, нарта не нужна была. Ему не нарта — ему меха в лабазе, вещи дорогие…

— И что, нашел?

— Вынюхал, сволочь. В старые-то годы тут самострелы на всех тропах были. Жалко, убрали их к тому времени — а то бы его дорога в нижний мир сильно укоротилась… Пробрался, значит, разграбил лабаз. Шкурки соболей выбрал, дорогие платки, монеты золотые и серебряные…

— Кой! Да неужто смог?!

— Вот тебе и кой! Осквернил, бессовестный, нашу святыню. — Лозар опять показал в сторону мыса. — А Верховный Дух взял да и наказал злодея. — Тут Лозар не сдержался, загремел обычным своим голосом: — А так ему и надо, паразиту! Наказал, наказал! По-своему, конечно, — весь опух Артеев, долго еще потом болел и мучился. Старые ханты сразу сказали: это, мол, Великий Идол Священного мыса на него руку свою наложил.

Карыкур молча смотрел на Лозара, захваченный той убежденностью, что прозвучала в рассказе старого пастуха, и только когда пошли они к своим упряжкам, спросил:

— А почему, Лозар аки, священная нарта не один нос имела?

— Два носа, сынок — один спереди, один сзади. Так, говорят, сам Великий Дух Неба повелел. Нельзя, мол, на священной дороге нарты разворачивать. Идол в нарте всегда вперед должен идти.

— А где, интересно, теперь эта священная нарта? А потом — лабаз-то… от него ведь, наверно, что-то осталось, можно будет взглянуть, да?

— О, сынок, тут дело непростое… Туго, сынок, туго… Мы ведь тогда, после случая с Артеевым, поумнели… Старый шаман нам дальнейший путь нарты указал.

— Какой же?

— А последний, сынок, последний. Камней, значит, побольше в священную нарту наложили, все что в лабазе оставалось — туда же. Все это смолеными жилами скрутили — и на середине озера нарту и утопили. Стало быть, на хранение священной воде отдали — чтобы ничего больше неверующим не досталось…

— Вот оно, значит, как, — только и сказал Карыкур. Рассказ бригадира все сильнее занимал его; он хотел бы порасспросить старика и еще кое о чем; вопросы чуть не срывались с его языка, пока он грузил сухостой на свою нарту, но все же решил отложить разговор на другое время — им ведь надо было спешить к павшим оленям, из-за которых они и проделали такой далекий и тяжкий путь. Погрузив дрова, он погнал вслед за Лозаром, ставшим вдруг каким-то необычно собранным и торжественным.

К его немалому удивлению бригадир оставил нарту, не доехав до мыса, похожего на вытянутую шею остроносой гагары. Он соскочил, замотал ременные вожжи за копыл нарты.

— Ну, кажись, прибыли, сынок. Где-то тут они и должны лежать, эти олени… — Лозар деловито, будто однажды уже был на месте события, огляделся по сторонам, задержал на мгновение взгляд на старом кедре с обломанной вершиной и сказал: — Ну вот, видишь, вон они, значит, и рога торчат. Видишь, собака там моя крутится, принюхивается? А вон, подальше — и второй виднеется. Так что, сынок, привязывай нарту. Дрова сбрось. Лыжи вытащи — теперь они нам шибко понадобятся. — И отвязав свои, надежно притороченные к нарте концом аркана, встал на них и направился к мертвому оленю, почти занесенному снегом.

Когда Карыкур подошел к бригадиру, присевшему над быком с большими ветвистыми рогами, тот уже освободил голову животного из сугроба и теперь стряхивал снег с ноздрей, рта и особенно тщательно — с глаз, которые, словно от мучительной боли, вылезли из глазниц так, что стали похожими на серебристые ледяные шарики…

— Ума не приложу, сынок, — пробормотал бригадир, вставая. — Будто от страха околел, от разрыва сердца, что ли… Может, ты поймешь, а? Ты ведь как-никак олений лекарь, четыре года бумаге учился. Попробуй, глядишь, разберешься? А я пока остальных поищу — если Калину верить — и они тут, поблизости. — Взяв в руки свою неизменную деревянную лопаточку, то и дело тыча ею в снег (хотя, как показалось Карыкуру, в этом и не было особой нужды — бригадиров пес Ляпа безошибочно находил одного оленя за другим), Лозар принялся обследовать местность, стараясь почему-то придерживаться берега озера, до которого было отсюда, пожалуй, не более полусотни метров.