Раннегреческий полис (гомеровский период) - [32]

Все сказанное не означает, что образы царей в поэмах Гомера были для самого поэта и для его аудитории лишь призраками прошлого, не насыщенными конкретным жизненным содержанием. Феномен личной власти был, несомненно, хорошо известен Гомеру и скорее всего не только по слухам. Он охотно признает право сильной героической личности на первенство в общине. Таков, например, своеобразный принципат Агамемнона среди ахейских вождей или Алкиноя среди феакийских басилеев.[210] Вместе с тем поэт безоговорочно осуждает любые проявления деспотизма, любые попытки разрыва с традиционной формой аристократического коллегиального управления, Так, например, устами Ахилла осуждаются тиранические поползновения Агамемнона (Il. I, 288 сл.). В другом случае Полидамант, ближайший друг Гектора, порицает его за его диктаторские замашки (XII, 211 слл.). Протестуя против насилия и беззакония, творимого «вскормленными Зевсом царями», Гомер, безусловно, отталкивался опять-таки от современной ему действительности. Нормальным состоянием греческого полиса в гомеровскую эпоху была «борьба всех против всех» (мирные обеды феакийских царей в палатах Алкиноя, их трогательное единодушие, когда один говорит, а все делают — всего лишь идиллия, ни в коей мере не отражающая реального положения вещей). Прежде всего это была борьба за власть и влияние между враждующими знатными родами, каждый из которых стремился отнять у других принадлежащие им «почести». Переход привилегий, связанных с царским саном, из одних рук в другие был в политической практике гомеровской эпохи, по-видимому, обыденным явлением. Царь слабый, неспособный отстоять. свою «почесть», тотчас ее лишался иногда вместе с жизнью. Типичной в этом смысле может считаться судьба старика Пелея, о котором, с тревогой спрашивает Одиссея тень Ахилла во время их свидания в Аиде (Od. XI, 496 слл.): «Сохраняет ли он еще свою честь среди многочисленных мирмидонцев, или же уже не чтят его Эллада и Фтия?». Было бы, конечно, праздным любопытством спрашивать, законно или незаконно такое лишение чести. Время, о котором мы говорим, всегда ставило силу впереди права.[211]

Оборотной стороной этой же медали было появление в среде правящей элиты басилеев «сильных людей», одержимых жаждой самоутверждения и претендующих на единовластие. Можно с уверенностью утверждать, что еще задолго до великих тиранов архаической эпохи в греческих городах происходили постоянные взлеты и падения всякого рода мелких узурпаторов. Некоторым из них, вероятно, удавалось на время возвыситься, подчинив себе общину и других «царей». Типичным примером такого гомеровского «тирана» может служить Эгисф, который в отсутствие Агамемнона «запряг в ярмо» народ Микен (Od. III, 304: δέδμητο δέ λαός ύπ' αυτφ ). В целом, однако, эта «предтирания» носила, по всей видимости, достаточно эфемерный характер. Не следует забывать, что материальные ресурсы даже самых богатых и могущественных басилеев того времени были весьма ограниченными, а их власть не выходила за рамки одного, чаще всего очень небольшого города-государства.[212] Этим объясняется, по-видимому, тот факт, что в Греции не привился институт военных дружин, сыгравший столь важную роль в становлении средневековой феодальной монархии (с. 90).

Из всего изложенного выше следует, что в гомеровский период монархия как сложившийся и нормально функционирующий институт в Греции еще не существовала. Политические отношения этой эпохи можно определить в лучшем случае как преддверие монархии, иначе говоря, как ту фазу общественного развития, на которой ростки личной власти только еще начинают пробиваться сквозь толщу древних родо-племенных обычаев. К своему реальному осуществлению монархическая идея в Греции приблизится лишь в VII в. до н. э. с возникновением первых династий тиранов в Коринфе, Сикионе, Милете и других местах.[213]

ГЛАВА IV. ОСНОВНЫЕ СТРУКТУРНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ ГОМЕРОВСКОГО ПОЛИСА. СЕМЬЯ И ГЕТЕРИЯ

Уяснение основных принципов внутренней структуры гомеровского общества сильно затрудняет царящая в поэмах иллюзия всеобщей социальной гармонии и благополучия, при которых практически не остается места для каких бы то ни было классовых конфликтов.[214] Вообще мысль о биологической и, следовательно, социальной неравноценности людей, о разделении всего человечества на две обособленных породы «добрых» (αγαθοί) и «скверных» (κακοί) или «лучших» (άριστηες) и «худших» (χέρηες) отнюдь не чужда Гомеру и, более того, можно сказать с уверенностью, принадлежит к числу фундаментальных идей, определяющих собой мировоззрение эпического поэта.[215] Достаточно вспомнить хотя бы подчеркнуто резкое противопоставление царей и «превосходных мужей» «мужам из народа» в «Диапейре» II песни «Илиады» (188 слл.). Тем не менее нельзя не заметить, что столь ясно выраженные социальные симпатии и антипатии поэта не играют сколько-нибудь серьезной роли в развитии сюжета обеих гомеровских поэм. Если оставить в стороне знаменитую сцену «посрамления Терсита» да, может быть, еще столкновение Одиссея с «царем нищих» Иром, то приходится признать, что открытые проявления аристократической демофобии в эпосе почти не встречаются, и, таким образом, идея извечного антагонизма между «лучшими» и «худшими», хотя и сознается поэтом, но в целом остается где-то за пределами житейской практики его героев, воспринимаясь скорее как некий отвлеченный теоретический постулат, не находящий конкретного воплощения в художественной ткани «Илиады» и «Одиссеи».