Раннее (сборник) - [63]

Но выбор надо же было, чёрт возьми, сделать! И Глеб – поколебался и выбрал Надю, ещё на раннем курсе, отчасти и за Надину игру на рояле. Стал ухаживать – и не замечал, что весь пыл их вечерних встреч исходил от него одного. Что, при летних расставаниях, в каникулярные месяцы, на три-четыре подряд восторженных его письма она иногда отвечала одной сдержанной открыткой – то ли считала так нужным по тактике влюбления? Что Надя – всего лишь удовлетворённо принимала ухаживания Глеба, – но только до чётко обозначенного рубежа, никогда не давая его переходить и сама не переходя, в полном равновесии чувств.

Однако Глеб не удивлялся тому и не вникал: наверно, для девушки это и естественно. Единожды он выбрал себе объект восхищения и уже не сдерживал выражений восторга, оставался безоглядно верен. Оглядываться, каковы и как другие девушки, – он считал бы непорядочным.

Тянулись два года тягучих встреч – истомительных стояний в чужих парадных. Глеб шатаясь уходил с этих свиданий, так и не узнав свободного движения встречного чувства. Но и не мог так рано связать свою свободу одиночества: страшно было лишиться вольного простора мысли, а ещё же он затеял со следующего года учиться в двух университетах сразу. Всего этого нельзя было бы перенести, если бы Глеб до нутра не был захвачен куда более великими вопросами.

А после наконец поженились. И был летний медовый месяц, который трудно назвать медовым – из-за несладицы, из-за вспышек, из-за неприходимости одного характера к другому. Но потом – как будто всё наладилось счастливо. Хорошо, что поженились.

Вырвался свет из двери райкома и снова потух. С шофёром и адъютантом устойчивой походкой хозяина земли вышел высокий горбун – начальник НКВД. За лёгким забором палисадника зафыркала «эмочка»{251} и ушла, не зажигая фар.

А Нади не было.

А Надя была совсем рядом – в маленькой комнате райкома, в комнате, где окна были закрыты на ставни, а дверь заперта на замок. Четыре ли, пять ли часов она уже просидела здесь, поникнув в уголке дивана, не понимая – то ли её арестуют, то ли расстреляют, то ли только пугают и сламывают. За эти долгие часы она уже и металась, и плакала, потом её клонило в сон, она свешивала голову, а теперь у неё как будто уже что-то сдвинулось, переместилось в голове, уже не было и страшно, но не хотелось и первой стучать в дверь – хорошо, что они её не трогали.

Когда первый секретарь райкома Зозуля вызвал её сегодня после школы, он при секретаре комсомола огорошил её вопросом:

– Вот зачем мы вас вызвали: вы за Советскую власть или против?

Надя испугалась:

– Я не понимаю вас, я, кажется, не подала повода…

– Значит, за? Мы так и думали, садитесь.

Уже не двадцатые годы, когда комиссары писали из треснутых чернильниц на столах, застеленных «Беднотой»{252}. Кабинет был в дорогих шторах, с кожаными креслами и мягким диваном. А за спинами райкомовцев висел торжественный портрет Сталина, к которому, как воскурения жертвенного дыма, поднимались табачные клубы.

А объявили Наде, что в Морозовске, на случай отступления нашей армии, создаётся подполье – и она назначается туда как химик: изготовлять зажигательные смеси и взрывчатые вещества.

Надя так и сжалась, тут всё было нестерпимо и страшно. И само подполье – ведь за это расстреливают, она никак не ждала, что война может опрокинуться на неё таким. И: она только по теории знала зажигательные и взрывчатые вещества, а взяться делать сама? – никак бы не могла, да ещё в подпольи. (И зачем вообще она ушла с музыки на химию? Если покопаться, то потому, что в музыке слишком обострена иерархия первенства, ядовитость редеющих аплодисментов, и обидно быть невыдающейся; а в химии – нисколько. А вот теперь – взрывчатые вещества?..) А – Глеб? будет ли и он в этом подпольи? и как она останется там с этими мужчинами?..

Всё было так страшно и нескладно – Надя нашла в себе силы упорно отказываться: она вполне понимает патриотический долг и благодарит за доверие, но это выше её сил, и её нервы не приспособлены, и она не может расстаться с мужем…

– Да ваш муж уже в армии.

– Он дома, я лучше знаю!

– А вот пойдёте проверите, он уже с повесткой.

– Так я пойду его провожать!..

– Сядьте, сядьте. Сейчас будете писать обязательство.

Если б она была в тот момент понаблюдательней – она б заметила, что они сами едва не трясутся открыто от этого подполья. Она бы вспомнила, что сегодня в областной газете была статья секретаря обкома, что расстреляны два бежавших секретаря райкома. Пришло время Зозуле рассчитываться за свои блаженные годы правления районом – и вот всего-то он мог отправить только грузовик с имуществом, а самому приходилось оставаться. А тут ещё взрывчатые вещества, без знающего человека взорвёшься в два счёта. А никого более знающего, чем эта учительница химии, у него не было. И так на все её возражения и слёзы был ответ:

– Кто не с нами, тот против нас. Теперь, когда вы уже знаете, – вы должны согласиться или мы должны вас уничтожить.

А потом, чтоб не терять времени на уговоры, её заперли в отдельной комнате, пока согласится. У них и без того хватало забот: о рытье противотанковых рвов, об эвакуации тракторов, лошадей, подвод, массовой мобилизации мужчин, необходимых арестах, – пришёл начальник НКВД и занимались с ним. И горбун сказал про эту учительницу: «Слизняков нам не надо, найдём».