Раннее (сборник) - [47]

Перехитрил ты нас, кацо!

Ты проскочил и первомартовские царские календы

И не дожил до цезаревских мартовских же ид!{201}

…С камышных мазанок пестро свисают ленты,

И голос диктора наигранно дрожит…

1953

Возвращение к звёздам

Так вот она, воля: над степью – да небо!

Так вот из земных не последняя доля:

Увидеть алмазный осколок Денеба,

В ночной черноте – перемиги Альголя.

Мой прежний, мой запертый, стиснутый мир

Забыл про тебя, голубой Альтаир.

Нам жёлтая зона, слепя фонарями,

Лгала, что померкла Вселенная звёзд, –

Но тех же Плеяд озаренье над нами,

Того же Стрельца полыхающий грозд.

Над темью тупого, жестокого века

Какою надеждой вы блещете мне –

Кипяще, немыслимо белая Вега

И факел Юпитера в Божьем огне!{202}

1953

«Вот и воли клочок. Новоселье…»

Вот и воли клочок. Новоселье

В бурой степи да в голых стенах…

Но опять в изуверскую келью

Я свободу свою, как монах,

Истязуясь, постясь, заточаю

И цветов приканавных не рву, –

Кто ты, девушка? где ты, родная,

Для которой теперь я живу?

Столько в памяти скрыто в приглубках –

Распирается череп, треща.

Не хочу истаскаться по юбкам,

Не женюсь для мясного борща,

Комсомольской бояться измены

У себя на дому не хочу!

Ночью слушают чёрные стены,

Как я с досок нестланных шепчу{203}:

– Кто ты, девушка? Где твои зреют

Непреклонность? и верность? и стан?

– Ты, кого б я привёл, не краснея,

В круг высокий былых каторжан?

1953

«Под духмяной, дурманящей сенью джиды…»

Под духмяной, дурманящей сенью джиды

Ты мне странные, чуждые песни играла.

Одинокая цапля в шуршаньи воды

О-тот берег задумчиво долго стояла.

В эту зарость колючих кустов джингиля,

Так обманчиво пахнущих нашей сиренью,

Я тебя увлекал, чтоб ты стала моя,

Я метал тебе под ноги жизнь в нетерпеньи.

И темнел, сокоснувшись упруго с тобой,

И щекою скользил между сборок подола, –

Ты привольным дыханьем в тиши надречной

Разлила деревянную трель Комсомола…

И – откинулся я! И с позорной цыновки

Я вскочил – стало стыдно и больно мне: как

Мог забыть я опухших больных доходяг?

И расстрел? и трёх тысяч три дня голодовку?{204}

Слёзы женщин – иных, кровь – не этих мужчин, –

Всё б ушло из меня, испарившись по капле…

Нет, девчушка! Останусь, останусь один,

Как вон та одинокая цапля…

1953

Три невесты

И куда, бывало, шаг я ни направлю,

Сам не помню как, оказывался вместо –

В комнате, где девушки из Ярославля,

Жили три учительницы, жили три невесты.

Там висели зайчики смешные на стене,

В безделушках девичьих цвела душа живая,

Над мотками розовых, зелёных мулине

Девушки склонялись, вышивая.

Это было так несовременно,

Так милы мне были три головки русые, –

Блока белокрылого, Есенина смятенного,

Бунина закатного, обдуманного Брюсова, –

Я метал им всё, что помнил только лучшего,

Голову в жару свою охватывая,

Отцедил смолы янтарной Тютчева,

Брызнул зелья чёрного Ахматовой.

Клеткам счёт не потеряли{205}, и на горле выемов

Не поправили, и нити брали –  те;

Я списать не дам ли песенок из фильмов, –

Лишь одна спросила в простоте.

Иглы быстрые мелькали так же почасту,

Пальцы ловкие скользили по канве…

И холодную, блестящую корону одиночества

Я в ознобе ощутил на голове…

1953

Над «Дороженькой»

Дочь моя! Душа моя! Кудерьки альляные

И тоска Алёнушки в глазёнках голубых!

Ты растёшь без воздуха. Кругом – кругом чужие,

И тебя мне прятать надобно от них.

Ты мала, не знаешь ты: отец твой вовсе не жил

И смятен, как юноша, двенадцать лет спустя…{206}

Те, что в глазках твоих стынут, – те же,

Те же прутья самые, мне небо закрестя,

Не дали ладоням ласки мягкой черпать,

С губ других губам испить медка, –

Оттого так смутно жаден на ущербе

Я к годам, последним к сорока.

Ты мала, не знаешь этого туману,

Когда плоть тугая, как струна.

Я привёл бы в дом, привёл бы тебе маму,

Да боюсь, не мачеха ль она.

Я боюсь, она изменит наш обычай,

Длить беседы нам вечерние не даст,

Иль в безумии твой хрупкий стан девичий

На глумление чекистам запродаст…

1953

Триумвирам

Написано!.. Целого мира

Не так мне страшен суд,

Как то, что, три триумвира,

Вы судите мой труд.

Вы трое, кому я обязан

Всем лучшим! – как строг ваш взор.

С годами, пусть въявь не сказан,

Пойму я ваш приговор.

Как Пушкин, хотел я о мрачном,

Сказать, осветляя боль,

То буйной, то грустно-прозрачной

Увидеть земную юдоль;

Увидеть алмазные всплески

В засмраженной тесной судьбе,

Безжалостным, как Достоевский,

Лишь быв к самому себе;

Но чутким к узлам свилеватых

Узоров в душе чужой,

Что в мире нет виноватых,

Хотел я провесть, как Толстой{207},

Чтоб вызрел плод поэта

Не к ненависти – к добру.

…Бог знает, насколько это

Моему удалось перу…

1953

«Поэты русские! Я с болью одинокой…»

Поэты русские! Я с болью одинокой,

В тоске затравленной перебираю вас!

Пришёл и мой – мой ранний, мой жестокий

Час истребления, уничтоженья час.

Не знали мы тех лет, отстоенных и зрелых,

Когда со слов спадёт горячности туман, –

Два наших первенца застрелены в дуэлях,

Растерзан третий в рёве мусульман.

Нас всех, нас всех пред пушкинскою гранью

Многоголово гибель стерегла:

Безумием, гниением, зелёным умираньем,

Мгновенным ли пыланием чела;

Повешен тот, а этот сослан в рудник,

Иных подбил догадливый черкес, –

Санкт-петербургские нахмуренные будни

Да желть бензинная лубянская небес…

Чума на нас, российские поэты!