Раннее (сборник) - [18]

Фронтовые лошади резвились табунами

Вольной травкою пролесков луговых.

Но, живя на фронте, жди худого дня.

Солнце – на весну, и в штабах колготня.

Заметались «виллисы» дорогами лесными,

Зазвонили телефоны в полуночи,

Пушки шли ночьми, пехота шла за ними, –

И с высот штабных к нам докатилось снова:

«Срочно!

Через Днепр – на место старое опять!

Стать дивизиону возле Рогачёва,

Батарее Нержина отдельно слева стать!»

Беды полосой и полосой везенье.

Лихо козырнувши, принял я приказ:

Сколько понимаю, тяжесть наступленья

Минет моих мальчиков на этот раз.

Фронтовою мудростью не первый год владея,

Не промедля мига – маху из-под Жлобина! –

И как в воду канул. Вывел батарею

Не путём указанным – путём особенным:

Где поглуше, где и ехать-то нескладно,

Где зато начальству нас искать накладно,

Где безлюден, отчуждён, ничей передний край, –

Адъютанты и пакеты, будьте вы неладны! –

И без вас недолог он, солдатский рай!..

За Днепром по краю круч – немецкие траншеи,

Сзади нас – рокадные дороги тыловые{75},

Здесь – провал. И только вечность веет

На просторы эти неживые.

В содроганьях мир. Угрюмо пламенеет

Справа, слева кровью, что ни пядь земли, –

Здесь лежит, обширная, дернеет…

Отступились. Бросили. Ушли.

Никого в покинутых деревнях.

Запустенье брошенных садов.

Завязи плодовые деревьев

Птицам на расклёв.

Потемневший тёс обшивок избяных.

Дверь откроешь – пахнет нежилым…

Двор зарос бурьяном у домов иных,

Да и тропка тоже заросла к иным.

Если и увидишь – из какой трубы

Вьётся еле сизый тонкий дым,

И услышишь гомон у избы,

Смех людской да фырканье коней –

Знаешь: приблудилась солдатня

До исхода дня

Или на пару дней.

На задворках развалят бурты,

Напекут картофеля к обеду,

Постоят у снимков: «Кра-со-ты!..

Где ты, молодуха? где теперя ты?..»

И – уедут.

Не секут осколки зелень рощи,

И по соснам не стучит топор.

Редко

Проплывёт ночной бомбардировщик,

Сбросит бомбу глупую неметко

На шальной костёр.

И земле мечтается уход и плодородье.

И не верится, что всё вокруг – война.

Нерушимое краснопогодье.

Тишина…

–

Я тогда был сам в себя влюблённым –

В чёткость слов и в лёгкость на ходу.

В тот июнь я приколол к погону

Белую четвёртую звезду{76}.

Страсть военная! В каком мужчине нет её!

Через год студента не узнаешь в офицере:

Где она, сутулость, осторожность кабинетная

В этом быстром ловком звере?

С гибкою напруженностью в теле

Отвечать небрежным вымахом руки, –

Так, чтобы ремни натянуто скрипели,

Так, чтобы звенели в шпорах репейки{77}.

Узлы судеб разрубать мгновенно,

Жизнь людей – костяшками метать.

Ты сказал – и будет! будет безотменно! –

Каково мальчишке это знать?

Вот они, молчальники, работники, тягло,

Деды и отцы, пережившие вдвое,

Их глаза застыли, как стекло,

Вот они, перед тобою.

Оброни ты слово беззаботное,

И тотчас же сбудется по слову твоему,

И в деревне пензенской семья сиротная

Наклонится к чёрному письму.

Вот они – с готовностью, с надеждою глядят

На твою холодную решимость,

Вознесут тебя и всё тебе простят,

Раз уверовав в твою непогрешимость.

…Мне казалось, я любил солдат:

В час недобрый шуткою не раз развлёк их,

Гауптвахтой и моралью не морил,

Если же на полном вздохе лёгких

Не со зла когда и материл,

Выворачивая так и эк, –

Так на том стою я, русский человек.

И они меня любили, мне казалось,

И с уверенностью этой так бы я и прожил,

Так и внукам завещал бы, не солгав на малость…

Как у всех счастливых, у меня бы тоже

Совесть – курослепой оставалась.

Совесть, совесть! Льстивый, лживый лекарь!

В чём не потакнёшь? Не заживишь – чего?

Право на другого человека! –

Кто даёт? Кто смеет брать его?!

…Ты иди вперёд, а я останусь сзади –

Боем управлять.

Стань на пост! – я утомился за день,

Надо мне поспать.

Поворочайся на службе безразувной –

Щей тебе навалят в котелок.

Я ж – умом тружусь, и потому разумно,

Что печенье с маслом получу в паёк.

Даже если труд твой стало бы мне жалко, –

Засмеют меня! – ведётся таково:

У себя в землянке ляжете вповалку,

Мне ж отдельно выстройте, на одного.

От осколков под накат блиндажный опустясь,

Сяду за стол, – трубку телефона теребя,

Исправлять разорванную связь

Я пошлю тебя.

Добрый я – спрошу тебя о доме,

Через слово выслушаю, пошучу – засмейся.

Напишу письмо, чтоб там, в райисполкоме

Не теснили нищую семью красноармейца.

Награжу тебя значками, и медальками, и даже

«Красною Звездой», –

Мне ж на грудь за руководство ляжет

«Знамя красное» и «Ленин» золотой.

У врага чему-чему,

Поучиться доброму едва ли, –

Переняли,

Что трудиться стыдно офицеру самому.

Что умел – и от того отвык.

К чемодану и к обеду моему

Приловчён послушливый денщик.

Сбегай! Принеси! Захарыч! Эй!

Вынь! Положь! Почисть! Неси назад!

Нет, не крикну: «Старый дуралей» –

И не вспомню: пятеро внучат…

…Вы проходите передо мной – и со стыдом и болью

Думаю о вас, мои солдаты!

Есть за что вам помянуть с любовью

Вашего комбата?

А ведь я в солдатской вашей коже

Голодно и драно тоже походил{78}, –

Но потом – училище – походка! – плечи! – ожил!

Всё забыл?

И теперь? казнюсь, казнюсь, пока меня

Не охватит первое круженье головы.

В лапах горя все мы мечемся покаянно,

А в довольстве все черствы.

–

Долго ль, коротко ль, спеши иль не спеши –

Добрались до места, развернулись.

Оглянулись –

Ни души…

Притянули справа связь огневики.