Раненый в лесу - [22]

Коралл прикупает бубнового туза – очко.

– Довольно, – произносит он.

Голубь со всего размаха бросает четыре фигуры, у него шестнадцать очков, он держит над головой еще одну карту.

– Смотри, – вмешивается Длинный, – опять на честное слово играешь.

– Ну, знаете… – возмущается Коралл.

Голубь похлопывает картой по ляжке.

– У меня очко, – вырывается у Коралла.

– Опять промазал, – стонет Голубь.

– Палят, – бормочет Богун. Он щуплый, одет во все черное, его кудлатая голова на худой шее то и дело настороженно поворачивается в сторону, где над горизонтом друг за другом подскакивают, лопаясь, пузыри грохота.

– Кому-то жару поддают, – замечает Голубь.

«Может, это по нашим, – думает Коралл. – В том же направлении. Они пошли на юг…» Сквозь взрывы пробивается металлический лязг и скрежет.

– Сколько тебе дать карт?

Коралл протягивает руку, прислушиваясь к клокотанию, проникающему в глубь леса. «На дороге», – мелькает тревожная мысль.

– Ну, сдавать? – спрашивает Голубь.

Очередь взрывов сливается в лавину, глухую, но такую плотную, что она совершенно заглушает шум моторов.

– Длинный опять задремал, – замечает Богун. – Эй, Длинный, не спи, – толкает он товарища; тот сидит, опустив голову на руки, упершись локтями в расставленные, высоко поднятые колени. – Некогда, давай собираться…

Длинный встряхивается, словно только что выскочил из воды.

– Как слышу такой шум, так меня в сон клонит, – дружелюбно улыбается он Кораллу. – Ей-богу, Голубь, смотри, мы его приняли за того подлеца, а это свой парень. Его можно с собой взять. Как вы думаете?

– Конечно, – соглашается Голубь.

Коралла вдруг осеняет.

– Я не один, – быстро говорит он, – в перелеске, за трактом, с той стороны, еще двое раненых, ранения тяжелые; я пошел поискать им воды. С ними еще один парень; можно сделать носилки из елей, вас будет четверо, я тоже понес бы на смену с кем-нибудь, правой рукой я смогу, мы забрали бы их с собой, а?

– Подожди, подожди. – Длинный широко открывает глаза. – За трактом, говоришь? Мы ведь там проходили…

– Они ближе к деревне лежат, с северной стороны. – Коралл вскакивает, он радостно возбужден.

Длинный ладонью трет вспотевший лоб.

– На этом тракте швабы крутятся, – говорит он.

– Наплевать на швабов, – обрывает Голубь, запихивая карты в карман.

Маленький Богун стоит возле Длинного.

– Пан взводный, нас ждут. Нам некогда.

– Да-а-а… – тянет Длинный.

– Некогда, – кривится Голубь. – Куда мне спешить? Бегать, пока ноги носят? А там наши ребята лежат…

– Я еще подчиняюсь приказам, – говорит Богун.

– Ну и подчиняйся, – ворчит Голубь.

– Вон, слышите? – Длинный вытягивает шею. – Это на тракте…

Снова среди отзвуков канонады до них доносится шум мотора.

– Проедут, и все, – прерывает Голубь.

– Конечно, проедут, – горячо поддерживает Коралл, – проедут, и можно будет перебраться.

– Ну, ладно, а куда мы их понесем? – спрашивает Богун. – Мы ведь идем в леса, опять на задания. Ваш отряд их оставил, а мы куда их понесем?

– Вот именно, – добавляет Длинный, – куда?

Коралл молчит. Все возбуждение сразу погасло. Венява умрет на таких носилках через сто метров. Действительно, куда их можно нести, сейчас, днем, когда вокруг полно немцев? Кроме того, он вспомнил про машину. Что он, собственно, хотел сделать? Кого спасло бы такое решение? Еще одна неразрешимая, запутанная проблема затягивается тугим узлом.

– Конечно, – говорит он. – Вы правы. Ничего не получится. Ладно…

Они смущенно уходят. Только Длинный бросает громко: «Держись!» Когда они уже исчезают за деревьями, кто-то возвращается. Это Голубь, он подбегает к Кораллу, говорит ему: «Возьмика-ка», – сует в руку мешочек с чем-то тяжелым и сыпучим, и вот его уже нет. Только шелестят ветви, задетые длинным стволом винтовки, да мелькает в зелени носовой платок.

Коралл развязывает бечевку. Полотно пропиталось потом, ладони становятся липкими от сахарного песка, но во рту сахар расплывается сладким соком, становится немного легче. Над Кораллом все тот же грохот, он далеко, но отдается в голове и в руке. Снова проклятая рука, сколько это еще протянется. С меня довольно, господи, как все сложно, запутано; к черту, не буду ничего распутывать, и не подумаю, с меня довольно. Солнце шпарит, как сквозь кошмарное зажигательное стекло. Только здесь так шпарит, скорее выбраться отсюда; какие-то сухие заросли вереска, стружки под ногами, все время стреляют, стреляют. Хорошо, когда все позади – не стрельба, а решение – наконец-то свободен. Свободен? Как легко! Свобода – это прекрасно! Свобода и есть принятое решение, наконец-то все решено, наконец…

Пройдя поляну, Коралл остановился. Он был весь залит потом. Сел под деревом. «Я это сделал, – подумал он, – господи, так я это сделал…» Ему было тяжело. Он вспомнил свой недавний разговор и понял, о чем он должен был их попросить: не нужно было никуда тащить Веняву и Ястреба, надо было только попросить перенести раненых на эту сторону тракта. Как это ему не пришло в голову? Не пришло в голову? Артиллерия по-прежнему громыхает, семидесятипятимиллиметровым, танки; тяжело прокатывается пулеметная очередь, нет, это скорострельная пушка; в самом деле, может, бьют по ним. Надо быстрее идти, мне нужен врач, наверняка уже началось заражение, я должен торопиться… Непреодолимая тяжесть придавливает его к земле (усталость?), он не может справиться с вихрем мыслей. Временами это просто паника. «Я не могу смириться с тем, кем я теперь стал. Я опять такой же трус, как два дня назад, как месяц назад, как в детстве; я хотел бороться с трусостью, думал, что в одну секунду можно переродиться, мне казалось, что это – в человеке, во мне, что если хоть раз блеснет такая искра, то уже ничто не лишит меня силы. Что же осталось? Что осталось? Это не был самообман, я действительно был спокоен, я знал это, а теперь все кончено, я сам себя лишил этого спокойствия; я сказал Ястребу: „Думаешь, подлость по воздуху передается, как зараза? А ведь зараза тут ни при чем, это поднимается во мне самом, и никуда от этого не деться“.