Тогда Россов, невероятно заикаясь, говорил:
– Если не будет моих гастролей, застрелюсь на пороге вашего театра.
И вынимал из кармана здоровенный турецкий пистолет.
Испуганный антрепренер (а вдруг мимоходом в него пальнет, иди потом, доказывай) обыкновенно соглашался и получал два-три хороших сбора. «Гамлет», «Отелло», «Король Лир»… Между прочим, Гамлета Россов играл прекрасно.
Слушая Россова на сцене, никогда не могло придти в голову, что этот человек в жизни – безнадежный заика.
На сцене он говорил чисто, ясно, без всяких болезненных задержек.
Очевидно, и у него внутри был мотор, безошибочно действовавший.
Загадочная вещь сцена!
Россов умер в советской России на восьмом десятке лет.
Актер-кукушка, бездомный и безродный, – он вечно жил в мираже шекспировских чувств и только им отдал свою истинно подвижническую жизнь.
Вечная память!
* * *
«Ах, быстро молодость моя
Звездой падучею мелькнула…»
Пушкин.
Что же еще?.. Что добавить, передать другим, вслух сказать самому себе?
– Эта книга воспоминаний – мой кипарисовый ящик, в котором я храню последнюю горсть русской, родной земли.
Отсюда, с чужой улицы La Boetie, низко кланяюсь матери России, которую ничто человеку заменить не может.
Благословляю милый родной город и милый родной дом, отцовскую шубу в прихожей, фикус в столовой, портрет Шувалова в детской комнате.
Благословляю все исхоженные пути-дороги, каждую тропу и каждую тропинку, и широкую колею, и узкую колею, и все рельсы, рельсы, рельсы, по которым мчали нас курьерские поезда, и везли на-авось теплушки…
А наипаче всего, благословляя, кланяюсь – пояс и до земли – любимому, неповторимому, Русскому Театру: запаху его кулис; бахроме его колыхающегося занавеса; суфлерской будке; волшебным огням рампы и малым и великим вершителям российской театральной славы, без которой жизнь была бы беднее, душа скуднее, а сердце суше.
