Раффлс, взломщик-любитель - [12]

– Конечно, я с тобой, – возмущенно ответил я. – Но почему я должен давать тебе неделю? Почему бы нам не начать наблюдать за домом вместе?

– Потому что два глаза увидят то же самое, что и четыре, но занимают меньше места. Без крайней необходимости охотиться в паре нельзя. И не смотри на меня с таким обиженным видом, Банни. У тебя тоже будет много работы, когда наступит время действовать, я тебе обещаю. Не бойся, свою долю веселья ты получишь. И собственный фиолетовый бриллиант в придачу. Если нам повезет.

Впрочем, в целом эта беседа меня почти не воодушевила, и я до сих пор помню депрессию, которая навалилась на меня после ухода Раффлса. Я отчетливо видел безумие затеи, в которую я ввязался. Она была шальной и совершенно бессмысленной. Когда я хладнокровно вспоминал парадоксы, которыми наслаждался Раффлс, и то, как небрежно и лишь отчасти искренне он жонглировал словами, я понимал, что они меня не убеждают. Хотя было очень трудно не попасть под влияние его личности и не поверить ему в тот момент, когда он все это произносил. Я восхищался тем, как отчаянно и бесстрашно он, казалось, готов рисковать своей свободой и даже жизнью, но по здравому размышлению я не находил подобное отношение заразительным. Тем не менее нечего было и думать о том, чтобы идти на попятную. Как раз напротив, мне не нравилась заявленная Раффлсом пауза, и, возможно, мое скрытое недовольство в значительной степени объяснялось именно его возмутительной решимостью обходиться без моей помощи до самого последнего момента.

Особенно раздражало то, что подобное отношение ко мне было для него весьма характерным. Вот уже целый месяц мы были самой успешной парочкой воров во всем Лондоне, и тем не менее наша близость была странным образом неполной. При всей его очаровательной открытости в Раффлсе ощущалась какая-то своенравная сдержанность. Я не мог ее не видеть, и это чрезвычайно раздражало меня. Ему была присуща инстинктивная замкнутость закоренелого преступника. Он окутывал таинственностью даже то, что касалось нас обоих. К примеру, я так и не узнал, как или где он реализовал драгоценности с Бонд-стрит, на доход с которых мы оба до сих пор вели жизнь, внешне ничем не отличающуюся от жизни сотен других молодых людей города. Он тщательно скрывал и это, и многие другие детали, хотя мне казалось, что я заслужил право быть в них посвященным. Я невольно вспоминал, на какую хитрость он пошел, чтобы втянуть меня в мое самое первое преступление, еще не зная, насколько он может мне доверять.

Обижаться на это было бессмысленно, но меня глубоко задевало то, что он не доверяет мне сейчас. Я промолчал, однако легче мне от этого не стало. И особенно остро эта обида ощущалась всю неделю, последовавшую за обедом с участием Розенталя. Когда я встречал Раффлса в клубе, он ничего мне не говорил. Когда я к нему приходил, его не было дома. Или же он просто не открывал мне.

Однажды он сказал, что дело продвигается, но медленно. Обстоятельства оказались гораздо более сложными, чем он ожидал. Но когда я начал задавать вопросы, он отказался на них отвечать. Это вызвало у меня настолько сильное раздражение, что я принял свое собственное решение. Поскольку он не пожелал рассказывать мне о результатах своего наблюдения, я решил затеять собственное расследование. В этот же вечер я отправился к воротам резиденции миллионера.

Дом, который он занимал, показался мне самым большим в районе Сент-Джонс-Вуд. Он расположен на углу двух широких, но малооживленных улиц, и я сомневаюсь, что в радиусе четырех миль найдется более тихое место. Огромный квадратный дом, окруженный садом с лужайками и декоративными кустарниками, также был очень тихим. Светильники были прикручены, и было очевидно, что сам миллионер и его друзья проводят вечер где-то в другом месте. Садовая стена составляла всего несколько футов в высоту. С одной стороны в ней имелась боковая дверь, ведущая в застекленный туннель. Кроме этой двери имелись две полукруглые подъездные дорожки, ведущие к двум запирающимся на засов воротам, которые в настоящий момент были распахнуты настежь. Везде царила такая тишина, что я едва не поддался соблазну войти на территорию особняка и осмотреть ее, ни от кого не таясь. Я уже собирался привести этот план в исполнение, как вдруг услышал чьи-то шаркающие шаги на тротуаре у себя за спиной. Быстро обернувшись, я увидел темное нахмуренное лицо и грязные сжатые кулаки какого-то оборванного бродяги.

– Ты идиот! – прошипел он. – Ты полный идиот!

– Раффлс!

– Вот именно, – свирепо прошептал он, – сообщи об этом всей округе, да погромче!

С этими словами он развернулся и побрел прочь, пожимая плечами и что-то бормоча себе под нос, как будто я отказал ему в подаянии. Несколько мгновений я стоял в полной растерянности, возмущенно глядя ему вслед. Затем я пошел за ним. Он волочил ноги, его колени подкашивались, а голова тряслась. Одним словом, это была походка восьмидесятилетнего старика. Наконец он остановился между двумя фонарными столбами, поджидая меня. Когда я подошел, он прикуривал короткую глиняную трубку, набив ее омерзительным табаком и чиркнув столь же зловонной спичкой, что позволило мне разглядеть тень улыбки.