Радуга (Мой далекий берег) - [81]

— Не тревожься, матушка, сама донесу. Приглядите за товаром, ага?

Повесила кошелку на локоть, все так же, за нос, повела бабку с рынка. Женщины, зажимая передниками рты, глядели вслед. И почти телесно чувствовалось, как спадает в них напряжение.

Бабка лживо хныкала, растирая покрасневший нос.

— Гадкая! Гадкая! Не стыдно тебе?

Сольвега уперла кулаки в бока:

— А тебе — не стыдно? Опять скажут, Старая Луна пошла мальчиков воровать.

— А ты видела? Да, ты видела?!

— Вопишь, как карманница перед лозиной, — Сольвега презрительно пнула носком башмака подвернувшийся камешек. Надутая, будто мышь на крупу, старуха сидела на чьем-то порожке перед ней.

— Просить хочешь, а меня — за нос, — немного спокойнее сказала она. — Не ем я мальчиков. Заберу иной раз, да. А ты спроси, спроси, какими они возвращаются? Ястреба своего спроси.

— Он не мой.

— А хотела бы?

Ведьма снова потянулась к бабкиному носу, но та на удивление резво отпрянула:

— Шутю! Э, капустку мою помяла…

Плеснули в глаза заскорузлые ногти. Сольвега отклонилась чудом, почуяла горячие писяги на щеке. С размаху, ладонью, ответила, своротив на сторону бабкину голову. Та сплюнула в ладошку последний желтый зуб, поразмышляла, хмыкнула… и улыбнулась.

— Ведовством пытать не буду. Э-э, кровь заговори.

Сольвега вытерла щеку ладонью, а ладонь о передник. Взяла кошелку:

— Идем.

— Ишь, гордая. Товар твой так себе, никто не позарится.

Заковыляла впереди, показывая дорогу. Но Сольвега едва за ней поспевала.

Дом оказался под стать старушенции: кривая крыша, обломанная сверху труба, поросль ромашки за наличниками. В двери позеленевший медный замок. Старая Луна вытащила из одежек тяжелый ключ с вычурной бородкой. Долго возилась, отпирая… Внутри все было не так. Высокие своды рождали эхо, на натертый до зеркального блеска пол боязно было ступать. Пригнанные плитки, резная мебель из шужемской березы, шелковые обои с чистого тона парсунами. И посреди нижней залы точеная из темного дерева прялка. Крячет маховое колесо, постукивает пяточка, точно каблучок невидимой пряхи жмет на нее, отбивая по плиткам. Крутится пустое веретено. Потому что там, где должен быть гребень с куделей — овальная вмятина в дереве.

— Ну что, попробуешь? Спрядешь нам судьбу?

Сольвега вздрогнула. Луна хихикала сбоку, пытливо заглядывая в глаза. Голова ее мелко тряслась. Мозолистым пальцем приласкала старуха точеное дерево.

— Трех вещей не хватает, милая. Гребешка для этой прялки, лунной ночки да мастерицы.

— Е-есть…

Выговорилось хрипло, будто корявые пальцы надавили, оглаживая, горло.

Старуха глянула хитро:

— Уж не ты ли?

— Скажи, баушка, отчего ты проснулась? — голос возвращался, делался звучным и сочным, как вишни на июльском дереве.

— Сроки пришли.

— Уж ли? — невольно передразнила ведьма. — Спать тебе и спать, а не мальчишек щипать по заугольям.

— П-ш-ш!!.. — слюна брызнула со стянутых суровой ниткой губ. — Доплачешься у меня…

Старуха резко отвернулась от прялки, точно разом потеряв к ней интерес, поплыла — дивно, но, именно, поплыла по крутым сходам наверх. Сольвега, пошла за нею, обогнув коловорот на изрядном расстоянии, скомкав пальцы правой руки на переднике, насквозь, так, что на ладони прорезались кровавые лунки от ногтей. Только бы сама собой не рванулась куда не след рука.

Крома

44

Грубая, не по-старчески сильная пощечина заставила Сольвегу очнуться.

— Ну что, не нагляделась еще? За просмотр-то деньги берут, — ухмыльнулась Старая Луна, выливая воду, в которой показывала прошлое. — Чем отдавать будешь? Служанкой ко мне пойдешь? Так поломойки мне не нужны, — она подтолкнула молодую ведьму в красном платье к перилам. Внизу, разъезжая на щетках вокруг волшебной прялки ловко и даже как бы грациозно натирал полы солидный барсук. Сольвега тихонько фыркнула. Луна на Ущербе посмотрела с неодобрением на ее пышную грудь. Еще раз подпихнула в бок, чтобы убиралась поскорее. Бросила:

— Платье-то смени. Тебе блекитное[22] к волосам и глазищам, а ты жаром в очи пырхаешь.

— А как… а дальше что…

— Разговорилась, ишь, — поджала беззубый рот старуха. — Сперва обещанное исполни.

Досадуя на себя, спрятала Сольвега под передник исцарапанную правую ладонь, притиснула сверху левой для надежности и стала спускаться. Взгляд Луны точно толкал ее в спину. И шипел ворчливый голос:

— Как бы не каялась… за чужую судьбу. Молодая Луна — почка едва распустившаяся, у нее другая любовь… Не та, что подружка твоя хочет. Слышь, Сольвега?

Ведьма резко обернулась, поймав старуху глазами:

— Откуда знаешь?!

Старая Луна хихикнула:

— Я — знаю, Дева — видит, Матери — исполнять.

И ее похожая на пивной котел голова затряслась то ли от смеха, то ли от старости.

Отжав разбухшую дверь, сражаясь с высокой тяжелой бельевой корзиной, Сёрен боком выпала на чердак. И сразу же до щиколоток провалилась в устилавшие его для тепла опилки. Узкие окна, прорезанные в основании крыши, затянула дождевая муть. На чердаке было почти темно. Только время от времени темноту раздирали молнии и, словно сырое белье, хлопал гром. Чердак пахнул трухой. И влагой: почти так же, как свежевыстиранное белье в корзине, которое пришлось наспех сдирать с веревок на заднем дворе, чтобы не промокло под грозой. Сёрен с облегчением опустила корзину и сняла с плеча кольцо мокрой веревки. И только тогда ощутила присутствие постороннего. Не дыхание и не сердцебиение — их благополучно заглушала дробь капель по черепице. Сёрен близоруко сощурилась: