Радиус взрыва неизвестен - [71]

— Чепуха! — уверенно сказал Галиас. — Это портрет Гордеевой!

— Портрет?

Я взглянул на Галиаса.

Он упорно смотрел на фотографию. Потом оторвался от нее, пошарил по столу, сказал:

— Вернее, набросок портрета Гордеевой. Как и вот эта работа… — И положил рядом со своим снимком мой снимок «копии» «Мадонны Благородной». — Неужели вы не видите, что это наброски одного и того же портрета? Если бы художник довел дело до конца, то даже из этой мазни получились бы два приличных портрета одного и того же человека — Марты Кришьяновны.

Теперь, когда он убедил меня, я и сам видел это.

Но я знал и другое: этой «мазней» можно было подменить «Женщину в красном», как подменили «Мадонну Благородную». И только Брегман мог это сделать, но почему-то не сделал. Возможно, дежурная сидела слишком близко. Помнится, отверстие калорифера, у которого грелись сотрудники галереи, находится как раз напротив. К калориферу постоянно подходили погреться и другие сотрудники: огромное здание галереи отапливалось плохо. А может быть, идея отправки картины на реставрацию возникла во время одной из встреч с Мартой…

Для меня главным было то, что среди работ Брегмана имелась «копия» украденной картины «Женщина в красном», пусть и незаконченная, несовершенная, но исполненная в той же манере, что и «копия» «Мадонны Благородной». А психологическую разгадку, почему на обеих этих «копиях» проглядывает лицо Марты, должен решать Гордеев.

Но, видно, я не сумел скрыть своего огорчения, потому что Галиас вдруг потупил взгляд. Больше он не высказывал никаких догадок. Собрал сырые снимки, обработал их спиртом, сложил меж листами пропускной бумаги и вручил мне. Я нехотя собирал свои «доказательства», почему-то вдруг переставшие меня радовать. Присоединив их к тем снимкам, что дал мне Галиас, я торопливо попрощался и ушел.

Когда я вернулся в гостиницу, Гордеевы были уже дома. Самолет отлетал через час.

Не знаю, о чем говорила Марта с Брегманом, — но мы снова увидели художника на аэродроме. Он стоял у кассы, регистрировал билет. Нам он непринужденно сказал, что решил взять неделю отпуска в соборе, чтобы восстановить в памяти работы Рублева.

— Уж если обновлять иконы, — посмеиваясь, иронизировал он над собой, — так делать это с блеском. А кто писал иконы лучше Андрея Рублева!

Гордеев мрачнел все больше, Марта смущалась, а я был даже рад. Я надеялся, что в Москве Брегман окажется под более строгим присмотром. Деятельность этого «мастера» мне не нравилась…

9

В Москву мы прилетели ночью. Брегман попрощался с нами на аэродроме и сразу исчез — вещей у него не было, кроме маленького ручного чемоданчика, — а нам пришлось долго ожидать разгрузки самолета. Если он о чем-нибудь и сговорился с Мартой, то незаметно; пока Гордеев таращился в ночное небо из окна самолета, подчеркивая перед женой свое благородство, я, человек незаинтересованный, потихоньку приглядывал за Брегманом.

Рано утром я был в мастерской у Гордеева.

Марта чувствовала себя плохо и не собиралась выходить из дому, это сказал Гордеев. Сам он был очень встревожен: картина неизвестного художника «Женщина в красном» действительно поступила в одной из посылок в мастерскую, ее видел экспедитор, видел регистратор. Регистратор записал картину за начальником мастерской. Почему он записал ее за Гордеевым, он не помнил: может, потому, что Гордеев любил такие работы и регистратор знал это, а может, получил устное распоряжение от самого Гордеева или его заместителя. Во всяком случае, после этого картину никто не видал.

В нашем управлении новости были тоже плохие. «Мадонна Благородная» не появлялась. «Женщина в красном» была сдана на комиссию по подложному паспорту: И. Н. Ивановой в природе не существовало. То есть были разные люди с этой фамилией, но не было той, которая предъявила паспорт при сдаче украденной картины в магазин. Оценщик магазина заявил, что картина предлагалась по дешевой цене, можно было рассчитывать на покупателя, а тут же полученные комиссионные для магазина считаются удачей. Картина была в довольно плохом состоянии, о подлинности вопрос не стоял, — ясно, какая-то грубая копия. Картину он помнил: непривычно удлиненные линии лица, резкий, как будто рукой ребенка написанный колорит. Почему он так хорошо помнит? Право, не знает. Что? Подлинник Эль Греко? Да бросьте вы шутить, товарищи!

Оставив Гордеева в кабинете, я пустился в путешествие по мастерской.

В мастерской вкусно пахло воском, медом, смолой. На длинных деревянных столах лежали гладкие мраморные плиты, на которые укладывают картины при реставрации. Тут картины проклеивали, проглаживали, медленно и осторожно снимали с изнанки старое полотно, как будто сдирали кожу, чтобы, когда на мраморной плите останется только слой краски, в давние годы нанесенной мастером, наложить на этот слой новое полотно, приклеить и дать картине вторую жизнь.

Работали человек двадцать. Они неслышно, но очень ловко возились возле длинных столов, не обращая на меня внимания, как если бы я был тенью, и только когда эта тень закрывала картину, они осторожно обходили меня.

Я зашел в запасник, где висели и лежали на стендах обновленные картины, приготовленные к отправке в музеи и галереи. С удовольствием осматривал я как бы помолодевшие полотна.