Радиус взрыва неизвестен - [66]

Должно быть, эта мысль пришла и мне и Гордееву одновременно. Он спросил:

— А найдут нас, если вдруг окажется, что можно лететь?

— Не беспокойтесь! — ворчливо ответил я.

Мне подумалось, что Марте уже не хочется лететь. Глаза ее мгновенно затуманились, но совсем не так, как это было утром. Сейчас просто пробежала тучка и рассеялась, а утром глаза были тусклыми, как у слепой.

На улице шел тяжелый, мокрый снег, и прохожие были похожи на причудливых белых гномов, которых снег пригибал к земле. Порой из переулка вырывался ветер, и тогда снег летел полосами, как нескончаемый театральный занавес, который тянут и тянут, а сцена все не открывается. Но стоило миновать переулок, как снег превращался в плотную завесу из падающих нитей, будто они тут же и прялись и ткались, и казалось, что вот-вот они опутают и тебя, и здания, и весь город, и все станет неподвижным. Только, звеня и посвистывая, будет падать с крыш и из желобов вода — единственное, что остается подвижным.

На огромной площади, которую невозможно было рассмотреть из-за снега, в низкое небо уперлась башня, стоящая так косо, что страшно было подойти к ней: вот-вот упадет. Башня сторожила вход в музей.

В здании было полутемно от пурги, залепившей окна, — мы выбрали не самое лучшее время для посещения картинной галереи. Обширный притвор бывшего храма, разделенный стендами, и широкие коридоры, и переходы были пусты. Шаги наши звучали, как барабанный бой на площади.

С левой стороны я сразу увидел пресловутую «Месть девушки» неизвестного автора. Исполненное ужаса лицо поверженного мужчины, натуралистические струйки крови, злобно-торжествующее лицо девушки, повернутое к покинувшему ее любовнику, — все было сделано на том пределе, когда трудно определить, искусство ли это, собственно, или только мазня. Скорее все-таки мазня!

Меня поразило то, что большинство картин старой школы было помечено табличками «Художн. неизв.». Да и время написания картин толковалось слишком приблизительно: не десятилетиями, а веками: «XVI–XVII вв.».

Марта Кришьяновна сразу отделилась от нас: ушла в отдел национальной живописи. Я заглянул было туда, но ни картин Чюрлиониса, ни скульптур Петролиса там не увидел, а остальные меня меньше занимали. Я вернулся к Гордееву.

Гордеев подолгу стоял у той или иной картины, недовольно бормоча: «Подделка!» — или: «Неумелая копия!» — или: «Почему бы им не попытаться установить автора?» — и шел дальше, все больше мрачнея. Я спросил:

— Чем объясняется этот разнобой в определении авторства? Невниманием? Незнанием?

Гордеев сердито ответил:

— Здесь собрано все, что удалось отыскать в бывших помещичьих усадьбах. Нельзя забывать, что народ здесь долгое время жил без собственной государственности. Им пришлось начинать с пустого места. Но вы правы, многое можно было уже сделать. Смотрите, сколько картин нуждается в реставрации!

Он остановился у стенда и принялся разглядывать пятно, под которым висела медная табличка: «Женский портрет. Художн. неизв. XVII–XVIII вв.».

Светлое пятно отчетливо выделялось на грязно-сером фоне стены. Картину, должно быть, сняли недавно.

— Ну вот, видите, — заметил я, — все-таки кое-что реставрируют!

Я пошел дальше, уже без большого интереса разглядывая эти копии с копий и лишь изредка останавливаясь перед отдельными полотнами, в которых вдруг пробивалось пламя таланта. Таких картин было, к сожалению, мало.

Оглянувшись, я увидел, что Гордеев все стоит на том же месте, но теперь он что-то измерял на стене, вызывая недоверчивое изумление женщины-служительницы, до того спокойно дремавшей возле решетки калорифера, излучавшего тепло. Потом Гордеев вдруг оторвался от стены и торопливо направился к входным дверям галереи, где сидела кассирша.

Он поговорил о чем-то с кассиршей, получил у нее книгу, как будто каталог, заглянул в него и вдруг бросился ко мне. Я поспешно пошел навстречу.

— Вы узнаете это? — воскликнул Гордеев, протягивая каталог.

Я узнал. В каталоге под № 86 была изображена «Женщина в красном», которую мы обнаружили в Риге.

Увидев творения Эль Греко один раз, их невозможно спутать с чужими. Но их зато легче и копировать, придавая ту же остроту трактовки или, как делал Эль Греко, сочетая, казалось бы, несоединимые цвета: розовое — с зеленым, черное — с изумрудным, серо-зелено-черное — с красным и так далее. Удлиненные овалы лиц, вытянутые фигуры — все остается в памяти. И на этой бесцветной фотографии из дешевого каталога мне чудились яркие краски только что найденной нами картины. Я, как и сам Гордеев, был убежден: это наша «Женщина в красном».

— Где директор галереи? — громче, чем следовало бы, спросил Гордеев у окончательно проснувшейся служительницы.

Она робко указала рукой. К нам уже спешил почтенный старец с окладистой бородой, развевающимися где-то далеко за спиной полами расстегнутого пиджака, должно быть, возмущенный нарушением чинной тишины, которое совершил Гордеев, топоча тут, как слон, и крича, как с глухими.

— Где у вас эта картина? — не понижая голоса, спросил Гордеев, протягивая директору каталог.

— Эта? — Директор пожевал губами, разглядывая нас достаточно неприязненно. Но, наверно, наш взволнованный вид что-то сказал ему, так как он сдержанно ответил: — Восемьдесят шестой номер отправлен для реставрации в мастерскую профессора Гордеева в Москву! — и умолк, с достоинством ожидая, как мы объясним свой неуместный интерес.