Радиус взрыва неизвестен - [61]
Александр Николаевич молчит, хотя и видит, как рассыпалось светлое облако по плечам жены. Еще вчера он подошел бы к ней, обнял эти мягкие покатые плечи, спутал волосы, запрокинул ее лицо, прижался к нему своим лицом, но что-то произошло в мире или только в этой комнате, чье-то постороннее присутствие чувствуется все время. И ему кажется, что этот посторонний следит за ними, насмешливо кривится в улыбке, и под этим чужим глазом ничего нельзя сделать такого, что можно наедине… Александр Николаевич даже знает, чей это взгляд подглядывает за ним, — он же отражен в глазах жены!
Марта застыла перед зеркалом, неподвижная, словно неживая. Александр Николаевич выпрямляется, потом дружелюбно, весело говорит:
— Марта — весенняя птица, ты что-то долго возишься со своей прической! Наш спутник, наверно, заждался. Поедем ужинать. Как Герберт Оскарович назвал кафе? «Балтика»? Вот и поедем в «Балтику»…
Ничего не скажешь, Александр Николаевич — решительный человек. Он всегда шел напрямик, навстречу ли радости, или навстречу горю. Я так убежден, что он сейчас говорит именно это, что не выдерживаю, поднимаю трубку и звоню в сотрудничающее с нами управление. Мне хочется знать, что это за место, куда мы сегодня направимся.
Начальник отдела еще у себя. Он удивленно спрашивает:
— А чем вас интересует «Балтика»? Кафе для стиляг и иностранцев! Я в нем и не бывал ни разу.
— Там танцуют? Молодежи много?
— Кажется, да. Так, пристанище всяческой богемы. Она ведь еще не вывелась. Впрочем, там будет кто-нибудь из нашего управления, они вам дадут любую справку на месте.
Я благодарю и опускаю трубку. И сейчас же раздается звонок. Говорит Марта. Голос у нее звонкий, я бы сказал, птичий, щебечущий. Значит, она чем-то очень обрадована. Она говорит:
— Ай-ай-ай! Только приехали и уже заводите романы! Я полчаса звоню вам, и все телефон занят. Собирайтесь! Александр Николаевич приглашает нас в кафе… — Пауза, и уже с усилием: — «Балтика», кажется, оно называется. Будем танцевать и даже пить! Александр Николаевич разрешает и мне выпить рюмку коньяку.
И сейчас же ее голос сменяется рокочущим веселым баском Гордеева:
— Вы в форме? Мы сейчас зайдем за вами…
Я привожу себя в порядок. Ну что ж, «Балтика» так «Балтика»! Ничего не поделаешь!
Подойдя к кафе, я машинально взглянул на часы. Было девять вечера…
В зале оказалось очень людно, и я увидел, как просветлело лицо Александра Николаевича. Он, должно быть, подумал, что для нас просто не найдется столика и мы уйдем. Но он плохо знал предусмотрительность влюбленных или забыл о ней. К нам уже спешил старший официант, на бегу склоняясь в поклоне и делая правой рукой жест, как инспектор ОРУДа, открывающий дорогу. И мы увидели в углу свободный столик, с которого официант очень ловко смахнул и спрятал в карман табличку с надписью «Заказано». Только привычка обращать внимание на мелочи помогла мне заметить это, как и то, что рядом, за соседним столиком, сидели Герберт Брегман и еще несколько молодых людей, по-видимому его друзей. Александр Николаевич ничего не видел, он усаживал Марту, глаза которой уже приковались к розовому, чистому, освещенному насмешливой улыбкой лицу Брегмана. Гордеев тоже сел и оказался спиной к нему. Я занял место в углу, так что стала видна игра взглядов между Брегманом и Мартой. Впрочем, Марта, заметив, должно быть, как я оглядел зал, опустила голову и принялась изучать меню, с несколько искусственным оживлением советуясь со мной и мужем, что же выбрать.
— В любом месте, куда меня приводит судьба, я ем только местные блюда, — со смешной напыщенностью сказал Гордеев.
Он еще верил, что каждое его слово принимается Мартой как откровение. Может, он просто забыл, что человеку свойственно повторяться, а там, где начинается разочарование, повторы раздражают. Марта как-то сразу поскучнела и уже без всякого энтузиазма посоветовала мужу взять какие-то «цеппелины», единственное блюдо с непонятным названием.
Но выглядело кафе приятно. Мягкий свет скрытых в настенных панелях ламп, странные, трапециеобразные столики под стеклом, удобные стулья, спинка которых была похожа на старинную прялку, модернистская роспись на стенах, но такая, что не режет глаз, стилизованная под народные узоры и орнаменты.
Кафе состояло из двух залов; во втором уже играл оркестр — четыре-пять инструментов, там виднелась довольно широкая площадка для танцев, но пока исполнялась предварительная, так называемая «салонная», программа. Музыка смиряла тот однообразный гул, какой создается в большом помещении, когда разговаривают сразу много людей, но группами, обособленно, так сказать, для себя.
Возле нашего столика на крюке висели продетые в деревянные планки газеты. Я потянулся, чтобы взять «Вечерние новости».
Чья-то рука услужливо подхватила газету. Мягкий, бархатный голос сказал:
— Пожалуйста!
Я поднял глаза. Перед нашим столиком стоял Брегман. И опять глаза его неотрывно смотрели на Марту.
Я поблагодарил, но читать мне уже не хотелось. Марта тормошила мужа, похлопывала его по руке, торопливо говоря:
— Видишь, Герберт Оскарович тоже здесь. Ну, пригласи же его к нам!
