Радиус взрыва неизвестен - [118]

За всем тем они были счастливы.

И вдруг Галина сказала, что им пора ехать…

В этот день она с самого утра чувствовала себя плохо. Борис Петрович один отправился купаться, но не выдержал и четверти часа в одиночестве. Окунувшись в море и накупив по пути газет и журналов, он вернулся. Галя лежала одетая на постели, следя за ним каким-то сухим, изучающим взглядом. Когда он сказал, что торопиться в Москву не стоит, она строго, как что-то очень давно продуманное, выговорила:

— Я должна приступить к занятиям. Ты же знаешь, что я работаю в аспирантуре при театральном институте.

Его неприятно удивила твердость, прозвучавшая в ее голосе. Она решила этот вопрос одна, не советуясь с ним. Он спросил:

— Неужели ты не можешь попросить по телеграфу об отсрочке?

— Я не хочу.

Странное упрямство, почти вызов, прозвучало в ее словах. Староверов удивленно смотрел на нее. Она встала с постели, села за стол, словно показывала, что придает этому разговору особо важное значение. Лицо ее было опущено, так что он не видел глаз. Но у нее покраснела шея, пальцы рук отбивали неясную дробь по столу. Староверов понял: она ждет сопротивления.

Для него такой разговор значения не имел. Он был согласен ехать куда угодно. Пусть занимается своей историей театра, пусть заканчивает аспирантуру, это будет новый интерес и для него — не вечно же ему думать о вирусах. Он сам с удовольствием станет посещать спектакли, знакомиться с актерами, хотя, по правде сказать, первое знакомство мало понравилось ему. И благодушно ответил:

— Хорошо, поедем.

Галина как будто была не очень довольна тем, что он так быстро согласился. Староверов знал, что у многих людей есть этот недостаток: хочется утвердить свою волю в споре. Он мог бы подразнить ее, посопротивляться, но у него было такое доброе настроение, что весь мир казался голубым и розовым. Он подошел к Галине, поцеловал шею в том месте, где кончаются завитки волос, показывая полное свое согласие. Она сказала:

— На письменном столе лежит телеграмма. Извини, я думала, что-нибудь срочное, а тебя не было, и вскрыла.

Он взял телеграмму, прочитал и удивленно посмотрел на Галю.

Из министерства сообщали, что по просьбе индийского правительства туда направляется группа советских врачей. Староверову предлагали возглавить ее.

Он обвел комнату взглядом так, словно уже прощался с нею. И, странно, комната вдруг показалась жалкой, почти нищей, хотя до сих пор он отлично чувствовал себя в ней. Теперь он видел выцветшую клеевую краску на стенах, пятна и потеки на потолке, захватанные шторы на окнах, канцелярский дешевый стол вместо письменного, жалкое трехногое сооружение вместо обеденного стола, поцарапанное зеркало. Да, дешевое убежище для их любви! А не была ли и сама-то любовь такой же жалкой, дешевой?

Раньше ему казалось, что присутствие Галины освещало комнату особым светом: при ней все здесь становилось необыкновенным. Сейчас же и сама Галина, казалось, была вполне под стать комнате, сидя в этой жалко-упрямой позе, в ободранном кресле.

Надо было во что бы то ни стало стряхнуть с себя наваждение.

Он подошел к Галине, присел на подлокотник, нагнулся к ней, но она не подняла головы.

— Выходит, нам и в самом деле надо торопиться в Москву! — весело сказал он. — Там мы остановимся ровно на столько, сколько потребуется, чтобы зарегистрировать брак и получить визы. На этот раз я тебя не оставлю. Я теперь знаю, что с тобой я значительно умнее и сильнее.

Она опустила голову еще ниже и бесцельно перебирала бахрому скатерти.

Староверов прижал ее голову к себе, но Галина выскользнула из-под руки. Это было всего лишь мягкое скользящее движение, но Староверову показалось, что женщина сразу отдалилась от него, ее уже не догонишь.

— Зачем тебе ехать туда? — спросила она, не поднимая взгляда. — Ты мог бы отдохнуть. И потом, я думаю, в институте интереснее работать. Конечно, я не знаю твоей работы, — она старалась быть справедливой, — но в институте ты окружен почетом, уважением, а там станешь рядовым врачом, одним из многих.

Она держалась так, будто лишь рассуждала о его будущем. Она не протестовала, а советовала. О, Староверов знал, как эти милые женщины умеют советовать, когда им хочется настоять на своем. Они никогда не скажут: «Я хочу этого!» — нет, они постараются убедить, что сделать так, как они хотят, лучше для всех. Галина тоже хотела лишь убедить его. Она заговорила даже о том, что неизвестные болезни есть и у нас, надо ли ехать на поиски этих врагов человечества куда-то в другие страны?

Староверов слушал и думал о том, как, должно быть, ей тяжело притворяться. Ей хочется накричать на него, топнуть ногой, а она вынуждена говорить почти его же словами. Как видно, долгие беседы с ним все-таки не пропали даром. Она научилась называть болезни, рассуждать о вирусах, о связанных с изучением этих вирусов опасностях. Да, она говорила почти его словами.

Почти… Чего же тогда не хватало?

Очень малого: он думал о всех людях, она — о них двоих. А может быть, только о себе?

Он молчал, и тогда она продолжала тихо, рассудительно. Сейчас она была похожа на учительницу, которая пытается вдолбить непонятливому ученику какие-то новые истины и очень боится, как бы он не утвердился в мысли, что вообще неспособен воспринять их. Староверов слушал, ничем не желая помочь ей в этом трудном деле.