Радио «Москвина» - [39]

Я не была фанатом Эдиты Пьехи, но с каждой минутой она мне больше и больше нравилась.

— А можно не только смешные случаи? — спрашивает. — Знаете, как я впервые услышала Шульженку? В пятьдесят восьмом году в Запорожье еще совсем девочкой иду после концерта домой, расстроенная, все у меня — кувырком, ничего не получается, и вдруг из репродуктора — нежный бархатный голос: «Руки, вы словно две большие птицы…» Я оцепенела у телеграфного столба. Вот как надо петь! А случайный прохожий мне и говорит: «Что, нравится? Это Клавдия Шульженко». Потом я специально поехала из Ленинграда в Тбилиси на ее концерт. Она выплыла на сцену, и я слушала голос, который мне вернул веру в себя. В Москве я преподнесла ей цветы. Она потом говорила, что букет в руках у Пьехи горел, как факел. Старые харьковчане называли ее «Шульженко Клава — кипучая лава».

Вот уж не думала не гадала, что мы с Эдитой Пьехой будем сидеть на каких-то разболтанных стульях в прокуренном помещении и дружески беседовать о том о сем. Я прямо предвкушала, как вечерком на кухне эту запись послушаем с папой:

— Еще была одна встреча, — вспоминала Пьеха. — Я выступала в Гомеле на стадионе. И обратила внимание: в углу гримерной — женщина, не похожая на артистку, хотя в народном костюме. Она ушла на сцену, а мне сказали, что это Лидия Русланова. Я так и ахнула. Та самая Русланова! Она тоже слушала, как я пела. И сказала мне: «Девочка, ты далеко пойдешь». А потом рассказала удивительный случай: однажды видит — через весь стадион к ней идет мужчина с огромным букетом сирени. Поднимается на сцену и говорит: «В мае сорок пятого года вы пели на ступенях Рейхстага. И молодой солдат преподнес вам обгорелую ветку сирени. Так вот примите от меня этот букет!» — и поклонился ей низко в ноги.

Тут мы с Эдитой Пьехой чуть не заплакали обе, до того это все было трогательно. Вообще, она о своих собратьях по сцене отзывалась только положительно, ни зависти, ни ревности, одно сплошное восхищение и русскими и зарубежными звездами эстрады.

Пора было готовиться к выходу — в студии снимали концерт к Дню советской армии и военно-морского флота. Но она все-таки хотела выполнить мою просьбу.

— Сейчас, сейчас мы вспомним что-нибудь смешное, — говорила Эдита Станиславовна, расправляя на вешалке бирюзовое платье с бантом. — Таким высоким артисткам, как я, — вздохнула она, — нелегко достаются сценические костюмы. А костюм должен быть обязательно красивым. Одной знаменитой польской певице, я читала книгу о ее жизни, постоянно привозили наряды из Парижа. Как-то ей принесли чрезмерно декольтированное платье. Она отказалась его принять. Возмущенная перекупщица спрашивает: «Кто ж у меня его купит?» «Отдайте его в публичный дом», — отвечает певица. А та ей: «Где ж я возьму такую длинную б…, как ты?»

— Это была очень талантливая певица, — поспешно добавила Эдита Станиславовна. — Когда она умерла, злющий критик написал: «…осталась верна себе и после смерти. У нее на похоронах был полный аншлаг».

Я засобиралась, стала откланиваться, чтобы не мешаться под ногами, и на прощание получаю историю:

— В шестьдесят первом году я выступала в старом цирке в Павловске, в Казахстане. За кулисами клетки со зверями — львы, пантеры, собаки, петухи. Полконцерта стояла гробовая тишина. А как я запела тихую лирическую песню, вдруг от этой песни завелся петух. И давай кукарекать. Зрители покатились со смеху. И я убежала с манежа.

Интересно, что после разговора с Эдитой Пьехой на меня накатил колоссальный прилив энергии и созидательной силы. В тот вечер я написала свой первый рассказ «Кроха» — про черепашонка, которого привезли мне в подарок из пустыни Каракумы. Вскоре он заболел, и ветеринарный врач поставила Крохе диагноз «ностальгия». Тогда я сунула Кроху в варежку, отправилась в аэропорт и попросила геолога, летевшего в Ашхабад, доставить его в Каракумы.

Я строчила как ненормальная. Через три часа рассказ был практически готов. Больше я так никогда не сочиняла — на всех парусах — ни до, ни после. Правда, понятия не имела, чем это дело закончить. И муж мой, Леня, придумал финал: дескать, спустя некоторое время пришла телеграмма:

«КАРАКУМАХ ЦВЕТУТ ТЮЛЬПАНЫ. НЕ СКУЧАЙТЕ

ВАШ КРОХА»

Говорят, этот рассказ теперь входит в школьную программу начальных классов. И по-хорошему надо бы посвятить его Эдите Пьехе.

Не важно, для мига или для вечности, при каждом удобном случае, я включала диктофон и получала уникальные аудиоснимки.

На семинаре молодых писателей в Дубултах — мэтр Валерий Медведев, автор книги «Баранкин, будь человеком!» — абсолютной классики детской литературы, — массируя ладони карандашом:

— Вот я, например, считаюсь очень остроумным человеком. А я ведь не родился таким! Наоборот, я родился совсем не остроумным. Я этот юмор в себе натренировал…

Галстук у него пышный, что-то наподобие банта, рубашка разукрашена женщинами с тевтонскими рогами, на нем велюровый пиджак, и на фиолетовом переливающемся лацкане — орден Надежды Константиновны Крупской.

— Вот вам поучительный пример из моей практики, — рассуждает он. — Смотрите, как рождается реприза! «Где бабка?» — «Она вышла». — «Куда?» — «Замуж». — «???» — «Да вы подождите, она скоро вернется!» Понимаете? — массирует указательным пальцем какую-то важную точку на макушке. — Она вышла — НЕ ПРОСТО!.. — И жест — классический, эстрадный — ладонями приглаживает на затылке волосы.