Радимир - [37]

Мне даже кажется, что я вижу Веру впервые. Наверное, потому, что до этого никогда к ней не приглядывался. Вера очень контактный, сразу располагающий к себе человек. Впервые увидев меня, она сразу заговорила со мной как со старым знакомым и одарила такой лучезарной улыбкой, что ее блеск затмил всю остальную внешность. Так она у меня и отложилась в памяти — мгновенным образом — улыбчивая светлая девушка.

Хосе Мануэля, как обычно в кабинете нет. В общем-то, он мне не нужен, но все же не помешало бы обсудить перспективное развитие художественного отдела.

— Присаживайся, — кивает Вера на кресло, — Кофе будешь?

Обычно я отказываюсь от употребления чайно-кофейных напитков в офисах, но сейчас соглашаюсь.

Не люблю пить и есть из чужой посуды, да еще бок о бок с малознакомыми людьми. Понимаю, что совместный прием пищи способствует установлению контакта, но для этого нужно, чтобы сам человек был тебе по вкусу. Да и чужая посуда настолько пропитана инородной аурой, что простое прикосновение к кофейной чашке сродни горячему поцелую с владельцем сервиза. А уж если эта посуда офисная, предназначенная для общего пользования, то от нее веет таким тошнотворным коктейлем эмоций, что я всегда вежливо отказываюсь от контакта с ней.

Однако, жизнь иной раз противоречива. Помню, как однажды, после выезда на природу, я привез домой вместо одной своей вилки чужую. Она очень долго валялась у меня в шкафчике, и хотя я тщательно продезинфицировал ее кипятком, пользоваться ей долгое время не решался. Даже хотел ее выкинуть, но руки не дошли. Есть этой вилкой, мне казалось таким же неестественным, как пользоваться протезом, вместо собственной руки. Каждый раз заглядывая в шкафчик за вилкой, я сосредотачивался на том, чтобы по ошибке не взять эту приблудившуюся вилку. Прошло, наверное, около года, прежде чем я поймал себя на мысли, что эта вилка вдруг перестала быть чужой. Я так часто думал о ней и смотрел на нее, что она стала мне роднее всех остальных. К тому же она была в единственном экземпляре, а другие вилки многократно клонированы.

Теперь я ем только этой вилкой. Она стала такой же неотъемлемой частью моего предметного Я, как сотовый телефон или компьютерная мышь. Даже не знаю, чем я стану есть, если случайно утрачу свою ненаглядную красавицу?

Вера же так сильно располагает к себе, что из ее рук я готов принять даже самую замызганную чашку. Ее светлая аура сводит на нет любые негативные воздействия. Что ни говори, а процесс принятия пищи штука интимная. Наверное, в списке сексуальности он следует сразу же за половым актом, не зря же Микки Рурк в фильме «Девять с половиной недель» так успешно совмещал одно с другим.

Пока чайник закипает, Вера рассказывает мне, что произошло. Два дня назад нашего фотографа Юрия Антоновича арестовали и посадили в КПЗ (ни фига себе!). Поймали в роще в Академогородке, когда он пытался изнасиловать студентку университета (а ведь их общежитие совсем рядом с моим домом!). Подозревают, что это нападение не было единичным (еще бы!). Практически каждый год в роще находят трупы молодых девушек со следами насилия (да, такие сообщения иногда мелькают в новостях, но раньше я не обращал на них особого внимания). В общем, Юрий Антонович оказался заурядным маньяком-насильником (так вот, значит, кто…). Сразу же, на другой день после ареста, в офис наведались два следователя. Быстренько осмотрели кабинет и опечатали. Вроде бы нашли какие-то фотографии (еще бы не нашли — да у него их полный компьютер!).

— Следователь очень хотел с тобой побеседовать, но я твой телефон «не нашла»… Сказала, что, как только ты тут появишься, сразу же им сообщу.

Да-а-а, я бы тоже сейчас кое с кем побеседовал. А именно с этим самым Юрием Антоновичем. Вот оно, значит, как все обернулось! Все сходится — время, место… Каков, однако, наглец! Значит, неудача его ничуть не испугала, а только раззадорила. Совсем страх потерял, старый мудила! Эх, зря я тогда Аньку послушал! Надо было выйти и вломить этому козлу! Ну и гнида этот, Юрий Антонович! И я еще с ним в одном кабинете сидел! За руку здоровался… Тьфу!!!

— Я сейчас приду, — говорю я Вере и спешу в туалет.

Мне ужасно хочется поскорее вымыть руки с самым едким хозяйственным мылом. Вдруг, где-то там, в линиях на ладони, еще остался пот с липких ладоней этого извращенца. Выходит, не случайно я чувствовал к нему такую неприязнь. Буду только рад, если ему влепят на полную катушку. Пусть сидит. Там, на зоне, из него быстренько петуха сделают. Я пытаюсь представить, как здоровенный бритоголовый зек с бычьей шеей вгоняет свой член в задницу Юрия Антоновича, но эта картина меня почему-то не радует. Мерзко все это. Мерзко и противно!

А что бы я с ним сделал, дай мне его сейчас? Избил бы до полусмерти? Выбил бы все зубы? Пинал бы по яицам, пока они не превратились в кровавую смятку? Сомневаюсь… Плюнул бы, наверное, ему под ноги и ушел, чтобы никогда больше его не видеть.

Я смотрю на себя в зеркало. Говорят, что у меня тяжелый взгляд. Сейчас, наверное, он стал еще тяжелее. Злость отравляет, как самый страшный яд, впрыснутый под кожу. Черты лица искажаются, кожа темнеет от нахлынувшей крови, нервная дрожь пробегает по всему телу… Сейчас я кажусь себе лет на десять старше. А может я просто давно не обращал внимания на свою внешность? Посмотришь вот так на себя в зеркало и понимаешь, что ты уже не юноша, а мужчина «за тридцать». Ладно я, но каково самовлюбленным женщинам сознавать, что морщинки уже никогда не разгладятся, а кожа навсегда утратила былую свежесть?