Quinx, или Рассказ Потрошителя - [31]
— Бесполезно! — крикнул он. — Все равно, что втирать кольд-крем в живот мертвого дикобраза.
Пока смерть не ввергла нас в полный ступор, дерзайте! На земле человек должен полностью реализоваться. Уф! Как только перестаешь думать о том, что правильно, что неправильно, все, казалось бы, несоедимое соединяется, наступает блаженство, и любовники тут же находят общий язык.
Феликс пришел в комнату своей возлюбленной и, взяв ее за руки, страстно, на одном дыхании произнес:
— Сильвия, не позволяйте им вновь свести вас с ума — позвольте мне любить вас! Ваша болезнь — это всего лишь последствие одиночества, боль от которого все нарастает. В Японии в вашу честь устроили бы прием, в честь посетивших вас видений! Это первый шаг йога на пути к Абсолютному Знанию! Станьте моей женой, чтобы я мог заботиться о вас, иначе вы из страха перестанете писать, как это случилось с Рембо! Пойдемте, вы будете жить со мной.
Изумленная Сильвия дрожала от волнения и все медлила, прежде чем отдаться во власть его объятий. Констанс же в эту минуту с горечью говорила своему отражению в зеркале:
— Нет, все-таки невозможно быть и врачом и просто человеком одновременно!
… Но вернемся вспять, к нашим паломникам. Они ехали в ночи, в густой черноте которой время от времени мелькали белые прорехи; покачивание и шум колес убаюкивали, все эти сонные формы и ритмы перекликались с эхом тайных голосов, снова и снова твердивших «аппетитная малышка»… «аппетитная малышка» или: «хорошо наложенный гипс», и опять то же самое. Во сне Блэнфорд прислушивался к прежним галлюцинациям. Он напомнил своему творению, что, «когда профессор Добсон начал слабеть, то стал плохо относиться к беседам французских интеллектуалов, особенно мужчин с густыми бородами. Стоило такому мужчине откашляться и начать фразу с: «C'est évident que la seule chose…» — или: «Je suis tout à fait convaincu que…»[104] — как он бледнел и слабел от раздражения, а если ничего не происходило, то медленно опускался на пол и лежал, стуча каблуками от собственного бессилия».
— Не понимаю, как вы можете разговаривать после того, как угостили нас мистическим барбекю в отвратительном стиле, в основе которого проза Розанова, «Эстетика» Гегеля и «Igitur» Малларме.
Почему-то это раздосадовало Блэнфорда, которому сразу захотелось защитить свои литературные приемы
— Чепуха. Я был вполне самобытен и ясно выразил свои мысли. О моем стиле можно сказать, что он монтажный: резкая смена кадра, как в кино. Главное объяснение этого, естественно, в признании неизбежности реинкарнации. Прежние неколебимые контуры милого старого линейного романа уступили место пластичной многолинейности палимпсеста, прежнее изображение, размытое, полустертое, побуждает актеров превращаться друг в друга, по желанию проникать в жизненное пространство друг друга. Всё и вся сближаются, двигаются по направлению друг к другу. Великие личности — императоры и императрицы — всегда были связаны узами крови, были братьями, которые брали в жены сестер. Вдох за вдохом, петля за петлей, они плели вьющуюся ленту поцелуев и молитв. Еще не достигнув зрелости, она оказалась в моей постели, маленькая тантрическая мышка. Их речи обернулись радугой. После них пришли поэты, чтобы жить в полной неразберихе, которую умеют устраивать женщины. Так вот, моя книга претендует на то, чтобы стать проводником в сердце человека, мой метод — не спешить в выводами, по прелестному выражению Скотленд-Ярда, пока озарение не придет само! Некоторые неувязки — это только кажущиеся неувязки. Дело в том, что часть записок, которые я выкинул из окна поезда, я позаимствовал у Аффада с его разрешения. Это короткие поучения, которые он произносил в пустыне, в Макабру. Большие свертки с его записками лежали в комнате для хранения документов в Верфеле. Там оказалось много поразительных гностических афоризмов, и я переписал их в свои записные книжки. Отсюда некоторые совпадения, непроизвольные цитаты.
Лишнее доказательство — люди, даже их отдельные части, лишние части, которые не полностью реинкарнировались. Надо подойти к краю Временного, к самому краю пропасти! Взять хотя бы вас, вы у меня не так уж плохо получились, если учесть, что вы всего лишь моя выдумка. Вы ведь тоже как бы часть: вас можно рассматривать скорее как половину Тоби — в романе, который я почти закончил, а потом оставил, струсив… из некоторых соображений. Каким-то образом вам удалось выжить, сохранить свою личность… или я этого хотел? В общем, книга как книга, разве что рецепт необычный, вот и все. Знаете, мои притязания чисто феноменологические. В главном сюжете, который лежит в основе всего, не больше эзотерики, чем в добром старом детективе. Искажения и воплощения использованы, чтобы поставить несколько важных вопросов, например, насколько реальна реальность, и каковы вообще критерии реальности? Получается, что у поэзии нет права на существование?
Занимался рассвет, чистые серебристые отсветы замерцали на озере и деревьях, сон путешественников стал глубже и слаще, и все вокруг потеряло смысл, сделалось неясным, условным — казалось, стоит дунуть, и от всего этого антуража ничего не останется. Вот и Блэнфорд, который пребывал в снах, казавшихся приятным намеком на правду, говорил себе, что человека можно описать и так: связующее звено между двумя вдохами. Обтекаемые мысли, чтобы вернуть таким философам, как Куайн
