Пышечка - [60]

Мама вылезает из машины и бежит к машине Бо. Я стою с другой стороны пикапа и смотрю, как она стучит костяшкой пальца ему в окно, а потом говорит высоким, пронзительным голосом, который у нее предназначен для общения с «родом мужским». Бо что-то отвечает, и лицо мамы озаряет улыбка. Она дотрагивается до его плеча, прижимает руку к груди. Я слышу, как она говорит:

– Храни тебя Господь, Бо. – А потом идет к своей машине.

Я следую за ней.

– Э-э? Мам?

Мы садимся, и она говорит:

– Мне так неловко, Уилл. Я после этого пилатэса была без сил. Едва доехала до дома – и выключилась.

– Ничего страшного, – бормочу я, и мама выезжает на дорогу. – Но что это было, на парковке?

– У тебя очень милый коллега. Кажется, он сказал, его зовут Бо. – Она смеется и говорит, прикрыв рот рукой: – Его челюстью можно стекло резать.

– Мам.

– Я объяснила, что мы крутимся, как можем, с одной машиной на двоих, и поблагодарила за потраченное время. – Она поворачивает, но недостаточно резко, и поворотник продолжает тикать. – А он сказал, что работает с тобой в одну смену и мог бы подвозить тебя до дома.

– Мам! Ты же отказалась, правда?

Меня охватывает паника. Тик-тик-тик. Поворотник по-прежнему тикает.

– С какой стати? Такое щедрое предложение. Кто я такая, чтобы мешать человеку делать добро?

Я вздыхаю. Громко и театрально.

– Хватит вздыхать, Уиллоудин. Лучше подумай, как тебе повезло. – Мы подъезжаем к дому. – Особенно учитывая, какой он красавчик.

– Ненавижу тебя, – говорю я, вылезая из машины.

– Ну и дрянь же ты! – кричит она мне вслед. – Кстати, перед следующей сменой не забудь о расческе! Причесанная голова – на голову выше остальных!

Сорок четыре

Звенит звонок на урок всемирной истории, и едва я успеваю войти в класс, как мисс Рубио захлопывает дверь прямо у меня за спиной.

И тут я замираю как вкопанная: рядом с моим местом, там, где обычно сидит Аманда, я вижу Бо. У меня шумит в голове. Аманда с заднего ряда пожимает плечами и одними губами произносит: «Попка-персик не пустил». Я машу ей рукой, мол, все в порядке. Но на самом деле нет. Что, черт возьми, вообще происходит?

Пересаживаться на всемирной истории разрешено, однако с самого первого дня этого никто не делал, поэтому подразумевалось, что все будут сидеть так, как сидели. Зная Аманду, я могу с уверенностью сказать: увидев Бо на своем месте, она без боя не сдалась – но один из них так или иначе должен был проиграть. И проиграл не Бо.

Когда я сажусь, он едва заметно улыбается и говорит:

– Уиллоудин.

И на этом все. За весь гребаный урок он не произносит больше ни слова.

Со звонком я как можно быстрее вырываюсь в коридор.

Потом встречаюсь с Митчем на парковке. Взглянув на меня, он весь сияет, потому что думает, что идиотская улыбка на моем лице предназначена ему.

«Нет, – хочу сказать я. – Не улыбайся мне так нежно. Я этого не заслуживаю».

На следующий день Бо снова сидит на месте Аманды. Я искоса наблюдаю за тем, как он трет подбородок костяшками пальцев. Я хочу прикоснуться к нему. Кажется, рано или поздно это все-таки случится. Он «минус», я «плюс», и все преграды между нами – лишь вопрос времени.

Как и вчера, в начале урока он называет меня по имени, только в этот раз добавляет:

– Увидимся вечером.

•

В животе у меня гудит пчелиный рой. Я слушаю, как Бо насвистывает что-то на кухне. Он делает это всегда, когда думает, что его никто не слышит. Обычно это не какая-то конкретная мелодия, а просто случайные мотивы, однако сегодня его губы выводят «Jolene» Долли Партон. И от этого колени у меня подгибаются так, что я едва стою.

Рон выходит из своего кабинета и перезаправляет кассовую ленту, подпевая Бо.

В конце смены Маркус рявкает:

– Тебя заело? Других песен не знаешь?

Бо на секунду замолкает, переворачивая котлету. И только мясо начинает шипеть на сковороде, как он вновь принимается свистеть.

После закрытия мы вместе с Бо идем к его пикапу, и Маркус с любопытством смотрит нам вслед.

Я сажусь в машину, и тут у Бо звонит телефон. Он отвечает. Я смотрю на него, пока он молча слушает. На шее у него вздувается вена, он трясет головой. Потом, стиснув зубы, что-то отвечает, нажимает отбой и садится за руль.

– Кто это был?

Прежде чем ответить, он кусает нижнюю губу.

– Брат.

– О.

– Придется заехать за ним после того, как подброшу тебя. – Он смотрит прямо перед собой, на пустырь позади «Харпи». – Мы не очень-то ладим.

У меня нет ни братьев, ни сестер, но я хорошо знаю, каково это – жить под одной крышей с человеком, с которым постоянно сталкиваешься лбами.

– Иногда я ему завидую, – говорит Бо. – Он как-то иначе пережил мамину смерть. Не знаю, насколько я прав, но иногда мне кажется, что я принял удар на себя.

Я киваю. В какой-то степени я знала Люси лучше, чем мама, и потому, конечно, мне кажется, что моя ноша тяжелее.

– Прости меня, – бормочу я. Мы пристегиваемся. – За то, что я сказала. Про тебя, про частную школу… – Все последние дни эти слова крутились у меня в голове, словно я перебрасывала их из руки в руку, как горячую картошку.

Бо берется за руль и оглядывается, сдавая назад.

– Пустяки.

Мы молча ждем, пока светофор загорится зеленым.