Пятый тотем - [67]

Выйдя из зала и направившись к следующему проходу, я уже догадывался, что там увижу, – жертвенная. Это должен был быть самый последний зал, тот самый, куда приводили обреченных на смерть тела и души. Подземный уровень, видимо, существовал для утилизации отходов и технических нужд, молельный зал для затуманивания разума и, наконец, зал, где приносили в жертву.

– Но где, Бездна меня забери, тогда должен был появиться Амахар? – пробормотал я. – Ведь для него же должны были создать какой-то особый алтарь, если только…

Я замер как вкопанный, не смея даже шевельнуться. Арена. Колоссальный провал в полу. Моя догадка заставила тело дрожать, будто я трусливый мальчишка, но разыгравшееся воображение уже было не остановить. Все это место и было одним гигантским алтарем. Амахар должен был подняться из глубочайших недр земли сюда, откуда его накачивали силой.

– Жнецы смошадор не собирались его выпускать, – ошеломленно прошептал я. – Они хотели сделать его собственным оружием. Впустить в мир, но заковать в оболочку новой тюрьмы. Ненормальные!

Внимательно изучив оставшийся неразведанным проход, я осторожно заглянул внутрь, вслушиваясь и стараясь уловить хотя бы подобие шума. Чернильная тьма поглощала возможные звуки, лишь капли воды срывались с потолка, нарушая таинственное забытье, царящее здесь. Я поспешил внутрь и на ходу выхватил из-за пояса кастет, сжимая и разжимая пальцы, пропуская их в прорези оружия. Коридор оказался не в пример длиннее остальных, и пока я двигался по нему, то несколько раз мне встретились уже ставшие привычными истлевшие трупы линпаро. Проход уходил глубже в гору, не имея ни единого поворота, а света по мере продвижения становилось существенно меньше. Кристаллы сталактитов в потолочном пространстве стали появляться куда как реже, и их света едва хватало, чтобы не свернуть себе шею.

Я снова старался скользить вдоль стены, прижимаясь левым плечом к кромке шершавого камня, как вдруг впереди замаячило едва заметное свечение. Не сбавляя шага, я двинулся вперед и вскоре мог различить, откуда оно исходило. В старом, изъеденном ржавчиной гнезде для факела робко тлела почти до конца прогоревшая лучина, сделанная из сухой травы, пропитанной какой-то гадостью. Огня уже не было совсем, но угольки еще теплились, порождая частичку света. Это было, пожалуй, первой хорошей новостью за день. Наличие самодельного факела свидетельствовало о том, что те, кто скрывался дальше, как и я, нуждались в свете, а значит, были из плоти и крови. Повинуясь охватившей меня надежде, я завернул за угол и двинулся вперед крадучись, стараясь, чтобы мои шаги совпадали с размеренными шлепками капель воды, срывающихся с потолка на поверхность пола.

Понятия времени для меня более не существовало, я знал, что опоздал, но по наитию шел вперед, чувствуя, что теперь должен узнать правду о том, что тут произошло. Что меня больше всего поражало в этом храме, так это то, что здесь не было и намека на архитектуру или что-то, что можно было бы описать засаленным термином «культурное наследие». Мертвый камень, на котором не было ни орнамента, ни даже незамысловатой обработки. Здесь не было ничего, кроме гнетущей пустоты святилища смерти. Казалось, что создатели намеренно строили его именно таким, лишая попавших сюда даже последнего – фантазий.

Я шагал уже довольно долго, когда в темноте снова замаячил проблеск тусклого огонька. На этот раз я не мог видеть, откуда исходит свечение, потому что оно было сокрыто за очередным поворотом. Едва приблизившись и не спеша высовываться, я отметил про себя, что, судя по падающим лучам и их рассеянности, за углом должно быть помещение и источников света несколько.

«Не знаю почему, но ненависть к вам начинает застилать мой разум, – мрачно подумал я. – Я рад одному, что эта погоня окончилась».

Мне открылась просторная зала, стены который терялись в дымке теней. В самом центре помещения находился невысокий, но довольно широкий плоский камень черного цвета, вокруг которого горело несколько алых свечей. Цвет ритуального алтаря даже в условиях плохой видимости был настолько чернильным, что казалось, будто он впитывает и пожирает свет. Прямо на камне лежало тело, в котором я сразу же узнал Барса. Воин, по всей видимости, уже давно был мертв, поскольку его кожа начала синеть. Как и Люнсаль ранее, он лежал, распластавшись на спине, с выломанными конечностями и перерезанными венами. Отличие заключалось в одном – у Барса были хирургически удалены веки, отчего неестественно выкаченные глазные яблоки, как у ярмарочного шута, таращились в потолок. Рот его так и остался раскрыт в предсмертном крике агонии.

Вокруг каменной плиты сидели, скрестив под собой ноги, три фигуры в темно-бурых плащах. Я без труда опознал в них утаремо. Фигуры не двигались, похоже, находясь в трансе. Лишь приблизившись еще на несколько шагов, я увидел, что у каждого из них были закатаны зрачки, от чего в темноте мерзко поблескивали пустые белки глаз. Губы же жнецов, а это были именно они, находились в хаотическом движении, шепча свои черные и древние, как наш мир, слова. Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы понимать, к кому они обращаются.