Пятые приходят на помощь - [30]

Надо было назвать любую фамилию, а их Ромка знал сотни, но, не подумав, ляпнул:

— Монте-Кристо…

Ромка как раз читал книгу о его приключениях.

— Граф? — чуть ли не шепотом спросил Звягинцев.

Ромка прильнул к замочной скважине и сказал:

— Убирайся, балда. Здесь человек болеет.

Звягинцев еще раз посмотрел на номер квартиры и убито начал спускаться. Во дворе он встретил машину скорой помощи.

Павлик обошел дом. Неужели он мог спутать квартиру, в которой бывал десятки раз? Может, с ним, Павликом, творится что-то неладное? Может, его преследует, как ее… кажется, она называется мистикой…

Звягинцев заторопился на свою улицу. Он даже стал бояться, что не найдет дома, в котором живет. Теперь Павлик не верил самому себе. Около своего подъезда Звягинцев увидел знакомых малышей и, на всякий случай, спросил:

— Эй, вы здесь живете?

— Конечно. Мы же на одной площадке. Разве не узнал? — удивился мальчуган с поцарапанным носом.

— Как же, тебя не узнаешь, — повеселел Звягинцев.

Глава двенадцатая. О Витаминовом отце, Аленкиной матери и кое-каких баптистских делах

— Мяу-мяу-мяу, — доносилось из кустов колючего шиповника. Анна Ивановна остановилась и удивленно пожала плечами: как это в лесу очутился котенок?

— Кис-кис-кис, — позвала она. В кустах снова мяукнуло.

— Аленушка! — позвала Анна Ивановна дочку. — Иди скорее сюда. Я чудо-юдо нашла…

Девочка не отзывалась. Между тем, в кустах шиповника, полыхающего фиолетовым цветом, снова замяукал котенок. Анна Ивановна с тревогой посмотрела по сторонам: не увидит ли среди редких берез дочку? Может быть, Аленка нашла полянку с цветами и рвет их, увлеклась… Но кругом стояла такая тишина, что Анне Ивановне показалось, что во всем лесу она одна-одинешенька… Только разве вот еще этот, невесть как очутившийся здесь котенок… И тревога за дочь еще сильнее охватила ее.

— Аленка! — крикнула она громче.

— Гав-гав-гав, — донеслось из кустов. Анна Ивановна насторожилась. Потом хитро усмехнулась и сказала:

— В лесу есть и кошки, и собаки, и, конечно, злые волки. Только нет моей дочери Аленки. Уж не съели ли ее волки?

Кусты зашевелились, и из них показался сначала бантик, потом и сама Аленка.

— Не бойся, мама, — сказала она. — Меня не съели волки.

Анна Ивановна нежно погладила дочку по голове и упрекнула:

— Озорница. Напугала мать.

И Аленка весело рассмеялась.

Это было в прошлом году. Анна Ивановна хорошо запомнила ту прогулку. Дочка в синем платьице стояла среди золотистых огоньков и смотрела в небо:

— Облака, облака, вы куда летите?

Около лесного ручейка остановились. Аленка наклонилась над тихой омутинкой и долго в нее смотрелась, как в зеркало.

Потом, когда вышли к месту, где ручеек начинал бойко журчать и прыгать от берега к берегу, Аленка тихо, чтобы не услышала мать, шепнула:

— Ручеек, давай в догоняшки играть?

И бросила в воду фантик от конфеты.

Анна Ивановна смотрела на хрупкую фигурку дочери, и от счастья у нее щемило сердце. Она подумала, что, наверное, нет на свете человека счастливее ее.

Но счастье недолго баловало Анну Ивановну. За последние полтора месяца Аленка изменилась. Глазенки ее потускнели, в них редко зажигались озорные искорки. На щеках не стало румянца. Анна Ивановна поила дочь морковным соком, достала какое-то лекарство от малокровия, но бледность не проходила.

Врачи же утверждали, что девочка здорова, что ей надо подольше быть на воздухе, играть в веселые игры.

И лишь однажды, во время грозы, мать поняла все. Она и Аленка стояли в ограде, когда неожиданно ударил гром. Девочка испуганно посмотрела на тучи и прошептала:

— Боженька, прости нас, грешных…

Анна Ивановна увела Аленку в дом, тревожно спросила:

— Какого это боженьку ты вспомнила, дочка?

Та смущенно прошептала что-то невразумительное и ушла в другую комнату. А через несколько дней Анна Ивановна в Аленкиной книжке обнаружила аккуратно исписанный листок. И если тогда, после грозы, мать еще надеялась, что обращение дочки к богу — случайность, недоразумение, то теперь с испугом поняла: найденная молитва — это уже не недоразумение, видимо, дело зашло далеко.

Больше всего мать ругала себя за то, что не уберегла дочку от встреч с Феклиньей. Конечно, она просила Феклинью во время Аленкиной болезни не вести с ней всякие разные божьи разговоры, и та клялась Христом-богом, что не будет впутывать племянницу в религиозные дела. Да, видать, клятва Феклиньи была пустым звуком…

Анна Ивановна ходила к сестре. Пришла, посмотрела Феклинье в глаза, сказала:

— Ненавижу я тебя, Фекла. Если дочку мою в сектантские тенета путать и дальше станешь, не знаю, что и сделаю с тобой, сестра.

Феклинья прошла по комнате, остановилась около деревянной рамочки с плакатиком «Бог есть любовь».

— Вот, читай, — ткнула она в плакатик. — Мы никого не тянем к себе, посредь нас не бывает смуты да склок. Очнись, сестрица. И Аленушку пожалей. Все мы под господом богом ходим…

Разговаривать с сестрой было бесполезно. Домой Анна Ивановна вернулась разбитая, с больной головой. Прилегла в постель. Представила дочку на молитве, среди баптистов, и заплакала. Что станет с девочкой, если вовремя не вырвать ее из-под влияния Феклиньи? Все дети растут, как дети: веселые, озорные, а ее Аленка скоро превратится в маленькую старушку. Не хватает только повязать на нее черный платок… Играть Аленке нельзя, петь можно только баптистские гимны, кино смотреть не рекомендуется. Лишь одно приветствуется: моление богу. Еще бы: ведь жизнь баптиста в этом мире — лишь подготовка к загробному царству. А чтобы попасть в рай, надо вымолить у бога его расположение…