Пятое время года - [50]

— Нет-нет, извините, я не хочу.

Эдуард Петрович больше не настаивал. Когда он выливал себе в стопку последние капли из бутылки, его рука заметно подрагивала. По-видимому, как и большинство художников, он был человеком сильно пьющим.

— Сударыня, я поднимаю мой «бокал» за блеск дивных глаз, за пламень ланит, за ваши божественные ручки! — Лихо опрокинув в рот заключительные полстопки, Эдуард Петрович как-то странно захихикал и вдруг, схватив за запястье, жадно прилип губами к ладони. — Несравненная… чаровница! Наконец-то мы сегодня сольемся в экстазе!

Не успела она что-либо сообразить, как больно ударилась затылком о землю. В спину вонзился острый сучок, а Эдуард Петрович, навалившись руками на плечи, все крепче прижимал к земле.

— Эдуард Петрович, что вы делаете? Отпустите меня!

— Мадонна моя, я чувствую всем телом, всем организмом, как ты изнываешь от страсти. Какие круглые, тугие перси! Богиня… Ну, обними меня, лобзай, моя ветреная куртизанка!

— Пустите, Эдуард Петрович! Да что же это такое с вами?

— Возбуждай меня, сладострастная, возбуждай! Приблизь, прелестница, минуту взаимного упоения. Какие полные бедра! Сейчас снимем твои шелковые трусики, и ты окажешься на верху блаженства…

Обезумев от ужаса, она впилась ногтями в искаженное до неузнаваемости, похотливое лицо Эдуарда Петровича и, когда он отпрянул, взвыв от боли, изо всех сил ударила его ногой один раз, другой, третий… Истерически закричала и не узнала свой голос — Эдуард Петрович кубарем летел вниз, в бездонный овраг… Так ему и надо! Она кинулась наверх, в лес, домой, но упавшие на лицо волосы моментально напомнили о забытой в овраге сумке с запасными шпильками, деньгами и ключами от квартиры…

Сумочка белела внизу, все так же под кустом папоротника, а из густой зелени и бурелома не раздавалось ни звука, ни шороха…. Где же он? Необъяснимая зловещая тишина могла иметь лишь одно, очень страшное, объяснение: он разбился насмерть! Голова пошла кругом: выходит, она убила человека? Что же теперь будет? Бесконечный позор, суд, тюрьма, девочки останутся без мамы…

Осыпалась земля под ногами, босоножки на коже скользили по крутому склону, мерещилось распростертое, истекающее кровью тело, от страха колотила дрожь, но, шаг за шагом, она спускалась вниз и, чтобы не свалиться в пропасть, цеплялась за шершавые стволы, колючие иголки, наматывала на руку тонкие березовые ветки. Они врезались в руку, и боль еще сильнее обостряла ощущение кошмарной реальности.

За кучей валежника что-то зашуршало. Хрустнула ветка… О господи! Прямо навстречу карабкался на четвереньках Эдуард Петрович! Скорая помощь ему явно не требовалась.

— Ты спешишь ко мне, моя пылкая мадонна? Сейчас мы вновь предадимся страсти!

Еще мгновение, и он схватил бы за ногу.

— Куда же ты? Не уходи! Вернись, коварная!

Колючий, жгучий, зудящий лес, казалось, не закончится никогда… И все-таки есть бог на свете! — продравшись сквозь елки, она выскочила почти что на трамвайную остановку.

Из-за поворота выползли два сцепленных вагончика. Оставшихся сил хватило лишь на то, чтобы упасть коленями на ступеньки и ползком забраться в вагон.

По-пролетарски повязанная косынкой кондукторша с подбитым глазом взяла три копейки, оторвала билет от рулона, болтавшегося на тощей груди, и с большим пониманием покачала головой… Ой, как же стало стыдно! Получалось, что она, Нина, «любезнейшая Нина Александровна», ничем не отличается от этой сизой кондукторши, побитой алкоголиком-мужем или сожителем вроде Клавиного санитара.

6

Галка слушала взволнованный рассказ вполуха, хотя вчера прямо умирала от любопытства, когда, позвонив с предложением пойти завтра пообедать в «Метрополь», услышала в ответ:

— Извини, я не пойду. Нет настроения.

— А что случилось, Нинуль? Расскажи!.. Не по телефону? Тогда тем более пойдем! Пообедаем, развеемся! Исправим твое настроение.

И вот теперь, когда они сидели в «Метрополе», Галкино внимание было приковано к столику у фонтана, за которым обедала компания мужчин среднего возраста. Двое, явно командировочные, выглядели по-провинциальному невзрачно, зато третий, чернобровый красавец в отличном импортном костюме, был вылитый Жан Марэ.

— Галь!

— А?.. — Застигнутая врасплох, Галка нимало не смутилась. — Нинуль, ты меня извини, но я, хоть убей, не пойму, для чего ты связалась с этим старым нищим. Какие-то бараки, овраги, сараи! Это вообще о чем?

— Я же тебе все объяснила! Если б ты слушала…

— Нинуль, а почему ты, собственно, так возмущаешься? Насколько я могу судить, ты сама во всем виновата. Часами трепалась с мужиком, подавала ему авансы. И еще какие! Поперлась к нему в гости, потащилась в лес! Кстати говоря, ты еще отделалась легким испугом. Этот алкоголик вполне мог дать тебе палкой по башке и изнасиловать.

— Ну что ты говоришь! Он же в сущности интеллигентный человек.

— А-а-а, понятно! Значит, интеллигентный! И ты рассчитывала, что в лесу он будет читать тебе Гомера в подлиннике?

— При чем здесь Гомер? Я же сказала тебе, он художник. Я думала, что он пошел за мольбертом, чтобы сделать эскиз моего портрета.

— Эскиз?.. Ха-ха-ха!.. Ох, и наивная ты у меня! Неужели ты до сих пор не знаешь, для чего мужик ведет бабу в лес? — Галка опять громко расхохоталась, стрельнула глазками и, раздосадованная равнодушием чернобрового, скривила губы в усмешке. — Учти, Нинуль, если мужик к тебе прилип, то вовсе не для того, чтобы рисовать твои портреты или разглагольствовать об искусстве. Ему что, потрепаться больше не с кем?