Пятое время года - [160]

— А твое какое собачье дело? Хоть на золотой! Давай вали отсюда, задрипа краснорожая… тра-та-та-та-та!

Тамарка глаза вытаращила — не ожидала, родная, от интеллигентной девушки такого знания русского языка, думала, только им, гегемонам проклятым, всякую дрянь лепить можно, — задом-задом и загремела вниз по лестнице. Так к себе на восьмой на жопе и доехала!

— Эй, Тамара Викторовна, ты как там? Не ушиблась? Смотри, в другой раз чего вякнешь, я тебе пасть порву! — Дверью с хохотом хлопнула, а саму трясет от злости. До того распсиховалась, дурища, что позвонила Тамарке да как гаркнула в трубку:

— Хрен ты у меня теперь на пиво получишь!

Не отлегло. Обидно было за Таньку до обалдения: и за ее комплексы, и за то, что приходится такой классной девчонке обретаться в вонючей девятиэтажной халупе вместе со всякой пьянью одноклеточной.

Ничего-ничего, у Танюшки все будет хоккей! Она девчонка умненькая, хорошенькая, с характером. Правда, жизнь, подлюка, — сплошная лотерея. Кому как повезет. Бывает, и экстерьер получше многих, и характера не занимать, и дурой не назовешь, а в результате окажешься у разбитого корыта. С разбитой мордой. Без мужа, без сына, без семьи.

Кто б спорил? Наворочала девушка глупостей немерено, но разве она одна виновата, что развалилась их с Борькой семейная жизнь? А Борька? Он не виноват? Тоже ведь был фрукт! Жил чувак в свое удовольствие, ничего в голову не брал. Дрых до одиннадцати, жрал за троих. Для отмазки изображал из себя диссидента: советскую власть нес по кочкам с утра до ночи, растлевал комсорга «второй» лаборатории. Хотя сам-то навряд ли бы когда-нибудь на баррикады полез. Сказал бы: ты чего, подруга, совсем без юмора? Эти суки еще и стрелять не начнут, а мы уже обделаемся по уши!

К баррикадному времени Борискин след вообще давно простыл. Смылся пламенный революционер! С другой-то стороны, правильно сделал, что смылся. Теперь Бориске здесь была бы полная хана! Конечно, при социалистическом разгуляеве никто из мужиков особо не упахивался, в основном — ляля-бубу, но Борька был сачок из сачков. Приносил, паразит, за свою халтурную писанину хорошо если сто рублей в месяц, и хоть трава не расти! Что дома теснотища, грязь, нищета — все по фигу! Лишь бы ни хрена не делать. А чуть что, ярлыки навешивал: обывательница, филистерша, мещанка! Хотя об чем таком уж сильно мещанском она мечтала? Хотелось всего лишь жить по-человечески. Одеться, обуться, поменять квартиру на двухкомнатную, купить новый холодильник вместо треклятого обледеневшего «Севера», провонявшего Розиными лекарствами, отдохнуть поехать в Прибалтику. Но, мечтай не мечтай, на Борькины сто плюс сто сорок рэ начинающего специалиста, вместе с кварталкой и «тринадцатой», — не расскачешься. Финансы распевали громкие романсы! Понятное дело, мама с папой подкидывали, но не будешь же все время стоять с протянутой рукой?

Борькино безделье, глядишь, она и перетерпела бы, подкалымила где-нибудь, подзаработала. Во-первых, мужик он был сильнейший, во-вторых, с юморком товарищ, с прикольчиками, не соскучишься. Но имелась еще Роза Соломонна! Как говорится, в одном флаконе. Сиамский близнец, загреби ее в пыль! Ненавидела Роза девушку лютой ненавистью и, естественно, получала в ответ горячую взаимность. Это сейчас, с высоты птичьего полета, уже кумекаешь, что чокнутая свекруха так ненавидела не лично ее, Женьку, а невестку вообще. Как институт. Что не могла Роза делить своего ненаглядного Бориску ни с какой бабой, потому что обожала его до потери пульса. А тогда в тринадцатой квартире не затихала кровавая коррида.

Роза была боец! Вроде толкни чуток — рассыплется, а молодую, здоровую бабу, комсомолку, спортсменку, отличницу, могла запросто в гроб вогнать. Короче, Кабаниха отдыхает! Только сядешь вечерком на кухне с Надькой по телефону потрепаться, щас выскочит: «Т-с-с-с! Тише, тише, Женя! Борис пишет!!!» — и так это скрюченным перстом в небо указует, будто сынок у нее не самый обыкновенный хреновый журналист, а по крайней мере Уильям Шекспир.

— Уже сколько можно звонить? Вы же замужняя дама, а не телефонистка!

За эту «замужнюю даму» хотелось Розу придушить. Получалось, вышла замуж — все, кончилась твоя молодость! Забудь про подруг, про друзей, про все радости жизни. Теперь у тебя одна радость — обслуживать ее драгоценного Бориску. Днем и ночью. Но больше всего бесило свекрухино непоколебимое убеждение, что сыночек у нее — выдающаяся личность, а невестка — дерьмо собачье. Вот и сражалась девушка за место под солнцем.

— Да я таких говенных очерков, как сочиняет ваш сынок, могу настрочить пять штук в день! Причем левой ногой! Хоть под духовой оркестр!

— Ай, Женя, и в кого вы такая грубая, я уже не знаю? Ваши родители таки производят впечатление вполне интеллигентных людей.

— Катитесь вы отсюда!

Выкатится, а через две минуты опять свой крысиный нос на кухню высунет — мол, ты еще трепешься, хабалка? А как Борька закончит тарахтеть на своей портативной развалюхе и выползет на кухню пожрать в третий раз за вечер, тут уж Роза оттянется по полной программе. Для начала усядется напротив Бориски и совершает вместе с ним глотательные движения. Так что смотреть тошно. Налюбоваться не может на своего красавчика: