Пятое время года - [161]

— Ай, Борис, какой ты стал интерестный! — Будто дешевая кокотка, строит ему глазки, хлопает в ладошки после каждой его хохмы. — Ты у меня ужастный юморист! — Дождется, когда Борька «накушается», загадочно вздохнет, родная, сделает для большего эффекта паузу и рассчитается по всем долгам. — Боря, сынок! Я прочла-таки сегодня твой очерк про этих, которые высоко на крана'х работают. Я плакала, Борис! У твоёй мамы гениальный сын!.. Женя, вы не хочете вымыть посуду?

Так унизит, артистка, что после полночи не спишь — все сочиняешь, чем бы с утречка бабку порадовать. По-честному, бывали минуты, когда хотелось повторить подвиг Раскольникова. Сколько энергии ушло на эту битву титанов! Ну, она-то, ладно, молодая была, норовистая, а эта старая дура чего выкаблучивалась?

В один прекрасный день не вынесла душа поэта позора мелочных обид. Борька в двухдневный дом отдыха смылся по халявной соцстраховской путевке — не побрезговал преимуществами развитого социализма, ну и женушка, не будь дура, тоже решила себе в выходной расслабон устроить: завалилась почитать «Новый мир». Так Роза все мозги вынула!

— Женя, мне так кажется или вы забыли? Борис в понедельник идет в газету! Может, Роза Соломоновна и не такая грамотная, как некоторые, но, если б у ней был муж известный журналист, она не пустила бы его ходить к самому главному редактору без свежей сорочки!

Страницы, злыдня, не дала прочесть. Заколебала так, что плотину прорвало.

— Роза Соломонна, идите вы на… вместе со своим известным журналистом! Он будет в доме отдыха прохлаждаться, а я должна ему рубашки стирать? Сейчас! Думаете, ваш сыночек меня так сильно осчастливил? Да мне давно все осточертело! И квартира эта убогая! И шифоньер ваш времен первых пятилеток! И кровать гремучая! А главное — ваши ценные указания! Не могу больше!.. Илюшка, пошли! — Илюшку за руку схватила, а он вырвался и — к Розе:

— Роза, не отдавай меня! Я хочу с тобой!

— Ай! Ай! Ай! — Бабка такой хипеж устроила! Завалилась на пол — накрыла Илюшку собственным телом. Визжала, будто ее режут, на весь дом: — Не отдам! Не отдам! Не отдам! Лишите меня жизни, не отдам!..

Илюшка, предатель, теперь стал совсем большой. Здоровенный, красивый мужик. Прислал фотографию — обалдеть! Маленький был похож на Борьку, а тут — копия дед Леня в молодости, на военных снимках. Только темненький. И голос по телефону в последний раз словно дедов. Даже страшно сделалась. Характером-то парень точно в деда пошел — не бездельник, не циник, не балабол. Преподает математику, чемпион университета по шахматам. Что говорить, хороший мальчишка! Воспитанный. На Рождество американское и шестого марта, в день рождения своей непутевой матери, обязательно звонит, поздравляет. Все время путает, дурачок, русские слова с английскими и под конец весело так кричит: кам, мама, плиз!

Не поедет она, нет! Если вдуматься, на фиг она Илюшке? У него все о’кей! Была б очень нужна, сам бы давно приехал… Хотя, кто его знает, может, он тоже шибко гордый? В мать. Боится признаться, что страдает без нее… Хренушки! Насчет страданиев не обольщайтеся, товарищ Орлова, не заморачивайтесь, и переться в Америку вам никакого резону нету, кроме как для того, чтоб продемонстрировать Илюшке с Борькой свою полную, культурно выражаясь, невостребованность. Во всех смыслах. Не хватало еще услышать от Борьки: ну ты даешь, чувиха! Выпендривалась, выпендривалась, и чего? На рынке лапшой торгуешь? Сам-то он, не хухры-мухры, нехило устроился: четыре спальни, лужайка, жена Рая, программистка из Питера, дочка Джейн… Видать, не забыл Бориска увлечений юности! Интересно, Рае своей сказал, чья это кликуха — Джейн, — или стихушничал?

По-честному, Борьку тоже так просто из башки не выкинешь: в отличие от других товарищев, с кем довелось делить ложе, он был свой в доску. Трусы в полоску. Может, если б не Роза-разлучница, жили бы они с Бориской долго и счастливо и умерли в один день. Два сапога — пара! Но свекруху она давно простила: фиг справишься с этой полоумной еврейской любовью к своим чадам. А сейчас даже кажется, — видать, у инвалидки очень крупный сдвиг по фазе, — войди Роза в палату, жутко обрадовалась бы бабке. Про Цилю и говорить нечего. Ведь все кругом — встречные-поперечные, а они вроде как свои. Пожалели бы, родимые, покудахтали, посочувствовали. Принесли бы фаршированной рыбки… с Розиными волосами… Да хоть бы и с волосами! Но нет уже на свете ни Розы, ни Цили.

Эх, с этой чертовой капельницей и слезы не утрешь! Короче, Таньке — наше отдельное комсомольское спасибо.

Небо за окном серенькое, будто детская кроличья шубка. Мамуля была не далека от истины: младшая дочь у нее кукушка. Правда, мама и не знала всей подноготной их с Борькой «счастливой» семейной жизни — бешеное самолюбие не позволяло признаться ей в своих ошибках и поражениях. Да девушка лучше б сдохла, чем смирилась с мыслью, что кто-нибудь, пусть даже свои, близкие, считают ее неудачницей! Еще чего? Это вы бросьте, ребята! У Женьки все всегда тип-топ… Пофигизм — удобненькая по жизни маска. А может, это никакая и не маска? Может, она и есть самая настоящая пофигистка? По-честному, не особо-то она убивалась, когда увозили Илюшку, хотя расставалась с ним навсегда. Это ведь сейчас Нью-Йорк — вот он, рядом, всего-то восемь часов лететь. Не дальше Колымы или Туруханского края, где пол-России перебывало. А тогда эмигрировал на Запад — все, с концами!