Пятое время года - [146]

Парень у горы, похоже, нанырялся. Задом наперед выбравшись из моря, он стащил свои гигантские ласты и, засунув их под мышку, зашагал к единственному на всем пляже непустому шезлонгу. Длиннорукий и длинноногий, издали он казался гораздо старше своих пятнадцати-шестнадцати, не больше.

— Привет! Я — Кирив. — Контактный картавый мальчик, по масти напомнивший Павлика, но в отличие от Павлика некрасивый — узкий лоб, непропорционально тяжелая челюсть, — плюхнулся на песок и посмотрел на свою новую знакомую, лаконично ответившую: «Таня», — глуповато-небесными глазами.

— Тебе здесь нвавится? Да? А мне нет. Скучно. Я с отцом приехав. Он с утва до вечева режется в префеванс. На дискотеке одно старье немецкое. А ты в настовник игваешь? Свазимся сегодня? Ты с кем приехава? С водителями?

Вопрос насчет «водителей» мог бы насмешить, если бы не смутил необходимостью отвечать на него: сказать правду этому мальчишке, который, не задумываясь, обращался на «ты», было неловко, но любой иной вариант ответа стал бы малодушным предательством Колючкина.

Далекий парус первого серфингиста, очень вовремя выплывший из-за горы, позволил вместе с Кириллом заглядеться на него и промолчать. Парус одинокий недолго занимал внимание разговорчивого мальчишки: вероятно, посчитав, что наконец-то нашел себе подружку для совместного времяпрепровождения, он начал настойчиво приглашать пойти вместе завтракать и тяжело вздохнул, получив вежливый отказ с мотивировкой: завтракать еще, пожалуй, рановато.

— А я все время кушать хочу! Мама от меня даже ховодивник на замок заквывает. Здововый такой замок, как на савае!

Голод — не тетка! Мальчик с «фефектами фикции» подхватил ласты и понесся к отелю. Оглянулся, призывно махнул, но «подружка» решительно покачала головой: нет, нет и нет! Разве могла она потратить на какого-то мальчишку хоть минуту этого розового утра, наполненного радостью предстоящей встречи и предвкушением завтрака вдвоем с господином К? Он будет прихлебывать дымящийся кофе с густой пенкой, не сводя смеющихся глаз со зверски проголодавшейся после купания Татьяны, подносить к ее губам крупные, черные маслины, закармливать хрустящей пахлавой и потчевать трагическими историями из жизни великого путешественника и неутомимого выдумщика. К примеру, как в Индии упал со слона и переломал ребра, а в Китае «с голодухи» объелся сырых трепангов и чуть не помер. Но, в принципе, ему там очень понравилось!

В половине двенадцатого и белоснежная туника, и золотая цепочка, три часа назад превратившие девчонку с обгорелым носом в знатную римлянку, и высокая патрицианская прическа начали раздражать. Прежде всего своим явным смыслом — стремлением понравиться. Понравиться тому, кто вовсе не спешил постучать в дверь, проспал завтрак вдвоем и, кажется, собрался спать до ужина.

Растрепав волосы и избавившись от золота на шее, голодная и вследствие этого очень нервная, она решительно отправилась в соседний номер. Многократное сердитое «тук, тук-тук» наконец-то возымело действие: дверь открылась.

— А, это ты? Привет.

— Доброе утро. Вернее…

Мрачная спина в коричневом халате словно бы вернула в прошлое: в далекий зимний вечер, на Анжелкину кухню, где полное равнодушие ее отца неожиданно больно ранило растерянную квартирантку. Он и сейчас не нашел нужным улыбнуться, улегся на кровать и закрыл глаза. Что это могло значить?

В углу выстуженного кондиционером номера с плотно зашторенным балконом белел брошенный в кресле костюм от «Гуччи», с журнального стола дохлой змеей свисал рукав черной рубашки, шорты и велюровая футболка, те просто валялись на полу, вместе с полотенцем. Словом, в номере царил ужасный беспорядок, никак не совместимый с его аккуратным обитателем.

— Что у вас случилось?

— Ничего… просто голова жутко болит.

Жутко болит голова! Естественное желание сию же минуту обласкать его и утешить на всякий случай следовало подавить: еще неизвестно, как он отреагирует на бурное сочувствие. По некоторым наблюдениям, люди делились на две категории. Первые ненавидят свои хвори и пресекают все разговоры на эту тему. Ужасно гневаются, когда их спрашивают: «Как вы себя чувствуете?» — из последних сил пытаются остаться независимыми. Такой была Бабвера. Вторые — наоборот, страшно обижаются, если кто-нибудь отнесется к их насморку без должного пиетета. Это — папа. Достаточно красной ртутной ниточке подобраться к отметке «тридцать семь и одна» — полная ипохондрия. Папа укладывается в постель и просит Инусю почитать ему вслух «Войну и мир». Сцену смерти старого князя Болконского.

К какой категории относился данный больной, пока еще оставалось загадкой. Судя по свинцовым векам и упадническому настроению он был сродни папе, но, с другой стороны, не поспешил же он с утра пораньше оповестить всю гостиницу о своем недуге и сейчас не жаловался и не обижался, хотя мог бы, к примеру, сказать: я тут умираю, а ты явилась только в двенадцать часов!

За его видимой отрешенностью могло скрываться все что угодно: и тайное желание сочувствия, и его решительное нежелание, а может, и смущение — поехал с девушкой отдыхать и, на тебе, занемог! — но в любом случае первым делом не мешало навести у него в номере элементарный порядок. Однако, впервые в жизни оказавшись один на один с мужскими вещами и мужскими привычками, сообразить, что куда, было не просто. Пришлось действовать по наитию. Согласно общечеловеческим правилам.