Пятнадцать лет скитаний по земному шару - [44]

Утром дверь распахнулась, в камеру ввели шесть человек: двух американцев, двух негров, бельгийца и подростка-австрийца. Поднялся шум, стало тесно, и нас всех перевели в более просторную камеру с длинными нарами.

Один из американцев свободно говорил по-русски, и Августу пришлось играть роль глухонемого. Американцев, служивших на пароходе, посадили за дебош на берегу. Двух негров и бельгийца задержали как беглых матросов. Молодой австриец должен был сидеть до тех пор, пока его не репатриируют.

Принесли корзинки со столовым вином и бутербродами. Поев, мы захотели спать, но одеял у нас не было. Бельгиец бегал по камере и отчаянно ругал надзирателей, а негры спокойно лежали в углу и напевали. Вместо одеял нам дали какие-то тряпки.

Через две недели на нас надели ручные кандалы и под строгим конвоем повезли в громыхающей карете через город.

Был март, солнце сияло. Глядя в оконце кареты на толпу, я с тоской думал: «Куда же теперь? Неужели мытарствам не будет конца?!»

Нас привезли в Центральную генуэзскую тюрьму, раздели, очень тщательно обыскали и посадили в большую камеру, где уже обитали четыре человека: двое испанских артистов-акробатов, араб и француз.

Артисты выступали на итальянской эстраде, но власти без объяснения причин предложили им покинуть страну. Когда испанцы категорически отказались, их арестовали и держали в тюрьме уже несколько месяцев. Это были веселые люди, один из них отлично пел. Чтобы не потерять квалификацию, они и в камере занимались акробатикой, изображали бой быков.

Араба-египтянина посадили как подозрительную личность. Этот статный человек с красивым лицом владел несколькими языками, хорошо говорил со мной по-русски.

Француз Жорж был авантюристом. Всю жизнь он провел в Ницце и Монте-Карло, а в Италию попал в разгар войны и выдал себя за… барона, пострадавшего от немцев. Он проник в аристократическое общество и считался женихом знатной пожилой итальянки, но его разоблачили и посадили, хотя суд и оправдал его.

Жили мы впроголодь, на скудном арестантском пайке. Вечерами, когда голод особенно донимал нас, Жорж обычно рассказывал, какие блюда ему подавали на раутах и разных вечерах.

Прошло около двух месяцев, и вот как-то майским утром почти всех нас повели к тюремному начальству. Мы даже встревожились: не переводят ли в другую тюрьму? Но беспокоиться не следовало — люди в гражданской одежде повели нас на итальянский пароход, шедший в греческий порт Пирей.

ЧЕРЕЗ ГРАНИЦЫ ЕЩЕ ЧЕТЫРЕХ СТРАН

АВГУСТА, меня, двух испанцев, араба, юного сербов и трех австрийца, двух греков привели на борт большого и довольно чистого парохода.

Пассажиров было много. Всех нас поместили в одной каюте третьего класса; расположившиеся там пассажиры быстро улетучились, узнав, что их новые соседи — арестанты.

Агенты полиции сошли на берег. Неволя кончилась. Мы радовались свободе.

Испанцы решили показать пассажирам и команде свое искусство — они стали петь. Выступление прошло с большим успехом. Весь свой заработок они поделили с нами, своими недавними товарищами по заключению, и с «новичками» — сербами и греками.

В каюту то и дело заглядывали люди, чтобы послушать пение, взглянуть на артистов. Нас завалили едой и табаком.

В Неаполе мы простояли два дня. У трапа дежурили новые агенты, следившие, чтобы никто из нас не сходил на берег.

Потом остановились в Мессине. На берегу виднелись руины зданий. Среди развалин ходил трамвай. Пароход зашел в Катанию, и мы увидели вулкан Этну. Снизу тянулась зеленая полоса, а на высоте лежал снег. Над вершиной вулкана вздымался дым с красноватым оттенком.

Пароход взял курс на Мальту. На подходе к этому острову мы увидели дым от скрытых в бухтах судов, в воздухе летали гидропланы. Один из испанцев сказал мне по-французски: «Этот остров — английская военная база на Средиземном море. Все страны Средиземноморья по-стояние чувствуют давление англичан. Бухты Мальты могут принять самый мощный морской флот».

Когда наш пароход прибыл в Мальту, на борт поднялись несколько английских офицеров и матросов; во время стоянки караул не покидал парохода.

Уголь грузили мальтийцы — задавленные эксплуатацией, измученные люди.

Через три дня пароход бросил якорь у греческого города Патры. Там высадились наши друзья — испанцы.

В Пирее французские жандармы начали проверку документов. Мы насторожились. Возле парохода вертелось много греческих лодок. Я подал знак одному из лодочников. Мгновенно спустились мы по канату в шлюпку и незаметно выбрались на пристань.

Я и поныне с благодарностью вспоминаю испанских артистов, которые поделились с нами деньгами; мы смогли заплатить лодочнику и ускользнуть от жандармов.

Прожил я в Греции не более месяца, но видел и испытал многое. Толпы грязных, оборванных греков бродили по улицам. Голодные люди падали и на глазах прохожих умирали.

Мы с Августом продали на базаре свои старые костюмы и купили местное платье — менее заметное. Никто не обращал на нас внимания.

Из Пирея мы за двадцать минут доехали до Афин. Представилось, будто нас сунули в раскаленную печь: дышать нечем, земля между Пиреем и Афинами казалась выжженной.