Пятидесятилетний дядюшка, или Странная болезнь - [5]
ГОРСКИЙ. Ух! – легче стало!.. Наказал бог!..
ЛИЗАНЬКА. Полноте, дяденька! Дайте слово не говорить об этом.
ГОРСКИЙ. Ах, Володя! обидел я тебя!..
МАЛЬСКИЙ. Вот еще! Я и не думал обижаться. Если в моих словах была заметна досада, то не за себя, а за них…
ГОРСКИЙ. Ты их любишь?.. А?..
МАЛЬСКИЙ. А разве вы в этом сомневаетесь?
ГОРСКИЙ. Да, Володя… люби их… как сестер… без фантазий… Я этим ничего особенного не хочу сказать… но так… знаешь… осторожность не мешает… Ты молод… воображение у тебя пылкое… Катенька ветрена, легка – она не увлечется сильным чувством… Лизанька…
ЛИЗАНЬКА (прерывая его). Дяденька!..
ГОРСКИЙ. Я, милая, ничего… я хочу только сказать, что у тебя воображение пылкое, романическое… ты наклонна к мечтательности… сердце у тебя чувствительное… конечно, всё это нисколько не предосудительно… но мне случалось слыхать… и даже видеть, что с таким характером часто бывают несчастны…
ЛИЗАНЬКА. Но к чему всё это?.. Я, право, не понимаю… Но не пойти ли нам в сад… походить до обедни… (Про себя). Это мучение!..
КАТЕНЬКА. А будет ли у нас нынче кто-нибудь?
ГОРСКИЙ. Ты знаешь, милая, что день рождения у меня – семейный праздник. Это всем известно, и никто ко мне не ездит в этот день, разве по крайней необходимости.
КАТЕНЬКА. Это жалко!
ГОРСКИЙ. Почему же? Разве тебе скучно с нами? Или кто-нибудь тебя особенно интересует?
КАТЕНЬКА. Вы, дяденька, столько наделали мне вопросов, что я не знаю, на который сперва и отвечать вам. С вами мне весело, но я люблю многолюдство, и люди для меня никогда не бывают лишними. Меня никто не интересует особенно – да и кому? все такие смешные – эти судьи, становые, помещики наши… А их жены и дочки… Всё это так смешно и так забавляет меня…
ГОРСКИЙ. Шалунья, ветреница!
Явление IV
Те же и Иван.
ИВАН. Батюшка, барин, Николай Матвеич… ей-богу-с…
ГОРСКИЙ. Что, брат Иван, ты никак уж?..
ИВАН. Нет-с, батюшка барин Николай Матвеич… ей-богу-с… и маковой росинки во рту не было…
ГОРСКИЙ. А капелька уж попала в горло?
ИВАН. Ей богу-с… уж так водится… Нынче, то есть, день вашего рождения, а мы службу господскую знаем…
ГОРСКИЙ. Да, я знаю, что ты без причины не хватишь.
ИВАН. И вестимо-с, батюшка барин Николай Матвеич, вестимо… то есть всегда или для праздника, или для барской, то есть, радости-с… для именин… для рождения… А что бы я был за слуга вашей милости… ваш, то есть, день рождения, батюшка барин Николай Матвеич… а я бы, то есть, не выпил бы-с… Ведь я еще служил вашему батюшке, покойнику-то барину… царство ему небесное!.. Матвею Ильичу… Право слово-с…
ГОРСКИЙ. Верю, верю, Иван: ведь мы с тобою не вчера познакомились.
ИВАН. А как же-с!.. Право-с!.. Сызмаленьку был на посылках при батюшке барине Матвее Ильиче… Бывало, царство небесное… без Ванюшки ни на час… всё будь тут… а Ванюшке-то было всего пять годочков… так в барских хоромах и рос… И покойница барыня… царство небесное… то есть, матушка-то ваша Авдотья Семеновна… тоже изволила жаловать… Бывало, из своих рук изволила и розгами Ванюшку… а чашка чаю уж всегда была… и тарелка со стола. Ведь и батюшка-то мой покойник… царство небесное… Филат Кузмич, был в милости… он и камердинер, то есть, и управляющий… право слово-с…
ГОРСКИЙ. Ну, хорошо, Иван! Пока ноги держат, ты там не зевай. После обедни придут крестьяне – так чтобы за угощением не было беспорядка, суматохи. Всего было бы вдоволь. Сам не сможешь – скажи Алексею и Петру; а пока можешь – хлопочи до упаду.
ИВАН. То есть, накажи бог… коли споткнусь, пока не свалюсь совсем… Буду бегать, что легавая собака… (Спотыкается в дверях).
Явление V
Те же, кроме Ивана.
ГОРСКИЙ. Это в задаток, что не споткнется, пока совсем не упадет!{10} Ну, дети! нынешний день наш!.. сходим к обедне… помолимся богу… поблагодарим его за нашу мирную, счастливую жизнь… Потом покажемся крестьянам… а остальное время – всё наше! Теперь пойдем в сад – погуляем… Время прекрасное…. солнышко уж высоко… Пойдемте… надо пользоваться жизнию… дорожить каждою минутой…{11} Марш!.. (Подает руку Лизаньке, а Мальский – Катеньке).
Действие второе
Явление I
ЛИЗАНЬКА (одна). Вот уже прошел месяц со дня его рождения, а дела идут всё хуже и хуже…{12} Да, видно приходится проститься с нашим счастием!.. (Молчание).{13} Боже мой! а как мы были счастливы!.. Один день походил на другой, и все дни были так прекрасны… Его любовь заменяла нам всё и давала всё… Для нас он отказался от женитьбы, от службы… в нас нашел он свое счастие, нами жил, дышал, мы были дети его сердца, предметы его попечений, забот, дум, самых снов… А теперь как он переменился!{14} И отчего такая перемена? За что он так возненавидел меня? Что я ему сделала?.. Отчего такая ненависть после такой любви?.. Да – он ненавидит меня… Самые ласки его ужасны: в них есть что-то странное – когда он жмет мою руку или целует меня – мне становится и стыдно и страшно… Отчего это? – оттого, что его ласки принужденны, насильственны: он хочет ими загладить свое дурное обращение со мною – старается победить свое ко мне отвращение… Зачем он не скажет мне прямо, что я ему ненавистна, что нам надо расстаться…{15} Я намекну ему об этом – надо же положить этому конец!..
Настоящая статья Белинского о «Мертвых душах» была напечатана после того, как петербургская и московская критика уже успела высказаться о новом произведении Гоголя. Среди этих высказываний было одно, привлекшее к себе особое внимание Белинского, – брошюра К. Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова или мертвые души». С ее автором Белинский был некогда дружен в бытность свою в Москве. Однако с течением времени их отношения перешли в ожесточенную идейную борьбу. Одним из поводов (хотя отнюдь не причиной) к окончательному разрыву послужила упомянутая брошюра К.
Цикл статей о народной поэзии примыкает к работе «Россия до Петра Великого», в которой, кратко обозревая весь исторический путь России, Белинский утверждал, что залог ее дальнейшего прогресса заключается в смене допетровской «народности» («чего-то неподвижного, раз навсегда установившегося, не идущего вперед») привнесенной Петром I «национальностью» («не только тем, что было и есть, но что будет или может быть»). Тем самым предопределено превосходство стихотворения Пушкина – «произведения национального» – над песней Кирши Данилова – «произведением народным».
Содержание статей о Пушкине шире их названия. Белинский в сущности, дал историю всей русской литературы до Пушкина и показал становление ее художественного реализма. Наряду с раскрытием значения творчества Пушкина Белинский дал блестящие оценки и таким крупнейшим писателям и поэтам допушкинской поры, как Державин, Карамзин, Жуковский, Батюшков. Статьи о Пушкине – до сих пор непревзойденный образец сочетания исторической и эстетической критики.
«Речь о критике» является едва ли не самой блестящей теоретической статьей Белинского начала 40-х годов. Она – наглядное свидетельство тех серьезных сдвигов, которые произошли в философском и эстетическом развитии критика. В самом ее начале Белинский подчеркивает мысль, неоднократно высказывавшуюся им прежде: «В критике нашего времени более чем в чем-нибудь другом выразился дух времени». Но в комментируемой статье уже по-новому объясняются причины этого явления.
«Взгляд на русскую литературу 1847 года» является последним годовым обзором русской литературы и по существу итоговой работой Белинского.Белинский подчеркнул, что русская литература началась не только победными одами Ломоносова, но и «натурализмом», сатирой Кантемира. В эту широкую историческую перспективу Белинский вводит и натуральную школу, справедливо рассматривая ее как результат развития всей русской литературы. С глубоким удовлетворением Белинский пишет в своей статье, что «натуральная школа стоит теперь на первом плане русской литературы» и что «романы и повести ее читаются публикою с особенным интересом».Настоящий обзор чрезвычайно важен еще и тем, что Белинский дал в нем анализ лучших произведений натуральной школы – романов «Кто виноват?» Герцена, «Обыкновенная история» Гончарова, повести «Антон Горемыка» Григоровича, «Записок охотника» Тургенева и др.
«…Обращаемся к «Коту Мурру». Это сочинение – по оригинальности, характеру и духу, единственное во всемирной литературе, – есть важнейшее произведение чудного гения Гофмана. Читателей наших ожидает высокое, бесконечное и вместе мучительное наслаждение: ибо ни в одном из своих созданий чудный гений Гофмана не обнаруживал столько глубокости, юмора, саркастической желчи, поэтического очарования и деспотической, прихотливой, своенравной власти над душою читателя…».