Пятидесятилетний дядюшка, или Странная болезнь - [4]
КАТЕНЬКА. Прошу за других не ручаться – по крайней мере за меня. Я уж нашла себе обожателя в особе Владимира Дмитриевича и для него готова изменить дяденьке. Не краснейте, monsieur Мальский, стыдливый кавалер.
ЛИЗАНЬКА. Ах, Катенька, ты всегда так далеко простираешь свои шутки!
КАТЕНЬКА. Почему же и не шутить, когда весело шутить?
ЛИЗАНЬКА. И когда шутки всем приятны – прибавь.
ГОРСКИЙ (в раздумье). Да, Катенька, тебе замуж…
КАТЕНЬКА. Почему же именно мне? Ведь Лизанька старше меня?..
ГОРСКИЙ. Да… конечно, – но ведь она не говорит замужестве – стало быть, не хочет; а ты…
КАТЕНЬКА. Э, дяденька, молчание ничего не значит, и кто молчит, – тут-то… Не напрасно говорят: «В тихом омуте…», а кто говорит о замужестве, тот-то и не думает о нем.
ЛИЗАНЬКА. Катенька, ты опять с своими глупыми шутками!
КАТЕНЬКА. Не сердись, милая Лизанька, ведь ты знаешь, что я болтушка – меня все так называют. Потому, и вру по праву – чтоб оправдать свое название и недаром пользоваться привилегиею. Нет, дяденька, что смотреть на ее сурьезность и важность – надо ее замуж. Я всегда прыгаю и смеюсь, а она всё мечтает и задумывается, а это недаром. Нет, замуж ее, замуж! А чтоб доказать, как искренно я этого желаю, я на первый раз отказываюсь от своего обожателя Владимира Дмитриевича, и уступаю его ей.
ЛИЗАНЬКА (вся вспыхнув). Это уж не глупо, а пошло. Я… ты… всегда… это досадно… обидно. (Плачет).
ГОРСКИЙ. Катенька! глупая девчонка, чорт возьми! Да ты лучше бы зарезала меня тупым ножом!.. Плачет!.. Да – опять плачет!.. (Рвет на себе волосы). Болтушка бестолковая… только и знает, что врет глупости… О, чорт возьми!..
ЛИЗАНЬКА (бросаясь на шею Катеньке). Дяденька; дяденька! не браните Катеньку!..
ГОРСКИЙ. Как не бранить, чорт возьми!.. Да за это убить мало!.. И приплела тут чорт знает к чему Владимира Дмитриевича – чорт бы его побрал!..
ЛИЗАНЬКА. Дяденька, опомнитесь – не совестно ли нам… Чем тут виноват Владимир Дмитриевич?.. Одна дурочка сказала глупость, а другая расплакалась от этого, как ребенок… Вы видите, я не плачу…
ГОРСКИЙ. Да ты плакала… Я видел твои слезы… а твои слезы так дороги мне… так жгут мою душу, что за них от меня не отплачутся и кровавыми слезами!.. Да, плакала… от нее, чтоб ей самой век плакать!.. (Посмотревши вокруг и остолбенев от изумления). Ба! да и она плачет… Ну, плаксивый же нынче день… А всё я, чтоб чорт меня побрал, дикого полка, цепную собаку… Я с ума сойду… (Плачет). Вот же вам!..
ЛИЗАНЬКА и КАТЕНЬКА (в один голос). Дяденька! милый дяденька!.. Что с вами?..
ГОРСКИЙ. Ничего… плачу:., от досады… от бешенства… Ведь родятся же люди с таким грубым, бешеным характером, как я… Вот бы душить таких при рождении!..
МАЛЬСКИЙ. Дядюшка, вы себя не помните… придите в себя…
ГОРСКИЙ. Конечно… что и говорить… Придите в себя!.. легко сказать!.. Наделать глупостей… наговорить грубостей… пошлостей… заставить плакать… Да, приятель, тебе легко прийти в себя… ведь ты и не выходил из себя! Тебе что, что она плачет!.. По тебе, она хоть умри… Твое дело – сторона… Ты знаешь только вместе гулять… рвать цветы… для дядюшки… читать с ними Пушкина… фантазировать, мечтать… заноситься за облака… красно рассуждать о любви… по профессорским лекциям… Ты человек ученый… говорить умеешь… тебя заслушаешься… Ты мастер и любезничать и подслуживаться… а там, как дойдет до беды… тебе хоть трава не расти… чорт бы тебя взял… мечтатель проклятый… философ недопеченый… поэт доморощенный!..
МАЛЬСКИЙ. Зная вас хорошо, дяденька, я не сержусь… – и больше вам ничего не скажу…
ГОРСКИЙ. Да тебе что! Тебя чорт не урезонит!..
МАЛЬСКИЙ. Полноте, дядюшка – ведь вам самим потом будет совестно…
ГОРСКИЙ (кланяясь). Благодарю за наставление. Впрочем, я уж ушел от наставлений… Вон говорят, что я кажусь стар… Да! стар и глуп!..
МАЛЬСКИЙ. Дяденька, к чему всё это? Ведь я не плачу – я крепок на слезы…
ГОРСКИЙ. Что и говорить! У тебя слезы дороги…
МАЛЬСКИЙ. Зато вон у них дешевы: посмотрите – они обе опять плачут…
ГОРСКИЙ. Да… плачут… Ну, так давайте же все плакать… О, вы хотите уморить меня медленною смертию!.. Дети, дети! простите меня… Видно, я и в самом деле болен!.. Да, болен… тяжко болен… а не знаю, чем и отчего… Может быть, это ипохондрия… близость к сумасшествию… Я часто задумываюсь так, что не слышу, когда меня зовут… Прежде никогда не бывало со мною этого… Иногда без всякой причины так бывает тяжело, грустно, что умер бы… А иногда без причины радостно… да и радость-то какая-то тяжелая… хуже печали а после нее не смотрел бы на свет божий… Иногда на весь свет так досадно, что рад на ком бы нибудь зло сорвать… А таков ли я был прежде?.. Бывало лица печального не могу видеть… Хоть кого так назову бабой… Да, дети… болен… пожалейте…
ЛИЗАНЬКА и КАТЕНЬКА (обнимая его). Дяденька, милый, дяденька! бесценный дяденька… Мы будем молиться за вас!.. Бог помилует вас!.. (Целуют его самого и руки его).
ГОРСКИЙ (целуя их и рыдая). Мои милые! что бы я был без вас, а я так часто оскорбляю вас моим диким нравом… Володя, что ты стоишь… подойди ко мне… дай руку… прости… я виноват… обними меня… поцелуемся… (Мальский бросается ему на шею).
Настоящая статья Белинского о «Мертвых душах» была напечатана после того, как петербургская и московская критика уже успела высказаться о новом произведении Гоголя. Среди этих высказываний было одно, привлекшее к себе особое внимание Белинского, – брошюра К. Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова или мертвые души». С ее автором Белинский был некогда дружен в бытность свою в Москве. Однако с течением времени их отношения перешли в ожесточенную идейную борьбу. Одним из поводов (хотя отнюдь не причиной) к окончательному разрыву послужила упомянутая брошюра К.
Цикл статей о народной поэзии примыкает к работе «Россия до Петра Великого», в которой, кратко обозревая весь исторический путь России, Белинский утверждал, что залог ее дальнейшего прогресса заключается в смене допетровской «народности» («чего-то неподвижного, раз навсегда установившегося, не идущего вперед») привнесенной Петром I «национальностью» («не только тем, что было и есть, но что будет или может быть»). Тем самым предопределено превосходство стихотворения Пушкина – «произведения национального» – над песней Кирши Данилова – «произведением народным».
«Речь о критике» является едва ли не самой блестящей теоретической статьей Белинского начала 40-х годов. Она – наглядное свидетельство тех серьезных сдвигов, которые произошли в философском и эстетическом развитии критика. В самом ее начале Белинский подчеркивает мысль, неоднократно высказывавшуюся им прежде: «В критике нашего времени более чем в чем-нибудь другом выразился дух времени». Но в комментируемой статье уже по-новому объясняются причины этого явления.
Содержание статей о Пушкине шире их названия. Белинский в сущности, дал историю всей русской литературы до Пушкина и показал становление ее художественного реализма. Наряду с раскрытием значения творчества Пушкина Белинский дал блестящие оценки и таким крупнейшим писателям и поэтам допушкинской поры, как Державин, Карамзин, Жуковский, Батюшков. Статьи о Пушкине – до сих пор непревзойденный образец сочетания исторической и эстетической критики.
«Сперва в «Пчеле», а потом в «Московских ведомостях» прочли мы приятное известие, что перевод Гнедича «Илиады» издается вновь. И как издается – в маленьком формате, в 16-ю долю, со всею типографическою роскошью, и будет продаваться по самой умеренной цене – по 6 рублей экземпляр! Честь и слава г. Лисенкову, петербургскому книгопродавцу!…».
«…Обращаемся к «Коту Мурру». Это сочинение – по оригинальности, характеру и духу, единственное во всемирной литературе, – есть важнейшее произведение чудного гения Гофмана. Читателей наших ожидает высокое, бесконечное и вместе мучительное наслаждение: ибо ни в одном из своих созданий чудный гений Гофмана не обнаруживал столько глубокости, юмора, саркастической желчи, поэтического очарования и деспотической, прихотливой, своенравной власти над душою читателя…».