Пятидесятилетний дядюшка, или Странная болезнь - [2]
ЛИЗАНЬКА (с легким упреком). Ах, Катенька, ты вечна разболтаешься!..
КАТЕНЬКА. Ну, полно, моя идеальная Татьяна; не всё важничать – не худо иногда и подурачиться. Как хочешь, а я непременно{4} и сейчас же, в кругу наших знакомых, отыщу тебе Онегина… Постой… Степан Алексеич Коркин… хороший человек, только не Онегин… Иван Семенович Сахаркин – но это Петушков; Никанор Николаевич Курочкин – но это бог знает что такое… Экая досада! в нашем уезде нет Онегина! Как же мне с тобою быть, моя милая Татьяна?.. это жалко!.. Я, простая, не идеальная девушка, которой поприще окончится прозаическим браком без любви, – я имею обожателя в лице Владимира Дмитриевича Мальского; а ты, моя милая, такая прекрасная, такая достойная любви…
ЛИЗАНЬКА. Но… Катенька, твои шутки становятся наконец нестерпимы, – и если ты не замолчишь, я в самом деле рассержусь на тебя. Прошу тебя, не порть мне нынешнего прекрасного дня…
КАТЕНЬКА (бросаясь ей на шею). Сестрица! милая, душенька! не сердись! В самом деле, я такая глупая – всегда разоврусь и наговорю глупостей, которые тебя выведут из терпения, хоть у тебя и ангельский характер…
ЛИЗАНЬКА. Ну, не сержусь, не сержусь – успокойся.
КАТЕНЬКА (с веселым видом). Не сердишься? Докажи же мне это самым делом!..
ЛИЗАНЬКА. Чем хочешь – даю тебе слово.
КАТЕНЬКА. Вы слышали, Владимир Дмитриевич? она дала слово… (Целует Лизаньку). Милая сестрица, скоро выйдет дяденька… спрячемся за обе половинки двери… Владимир Дмитриевич скажет ему, что мы еще не выходили, он станет нас бранить… и мы вдруг выскочим и бросимся ему на шею.
ЛИЗАНЬКА (смеясь). Так в этом-то состоит твоя просьба! Чтобы утешить тебя, я должна сделать глупость…{5}
КАТЕНЬКА. Сестрица! Лизанька! милая! сама знаю, что это глупо, но мне хочется сделать сюрприз… я помешана на сюрпризах…
ЛИЗАНЬКА. Скажи – на глупостях…
КАТЕНЬКА. Как угодно… только мне хочется позабавиться над изумлением дяденьки…
Явление III
Те же и Горский.
ГОРСКИЙ. Но не удастся, шалунья…
КАТЕНЬКА и ЛИЗАНЬКА (обе вдруг). Дяденька милый, любезный дяденька!.. (Бросаются к нему на шею). С днем вашего рождения!..
ГОРСКИЙ. Здравствуйте, здравствуйте, мои милые! Благодарю вас…
КАТЕНЬКА. Дяденька, возьмите поскорее мой букет и скажите – не лучше ли он других, а особенно букета Владимира Дмитриевича?..
ГОРСКИЙ. Постой, вострушка, дай мне опомниться ведь я с вами увиделся, точно как десять лет не виделся с вами, а ведь вчера, по обыкновению, благословил вас на сон грядущий… Володя, и ты тут! Что ж ты стоишь в стороне, как чужой?..{6} Подойди-ко, поцелуемся.{7} Эй, Иван! (входит Иван) там у меня стоят фарфоровые кувшинчики – возьми три штуки, налей в них воды и подай сюда. Эти цветы надо сберечь… и засохнут, я всё буду беречь… Много хранится у меня завялых цветов – всё ваши, мои милые – они завяли, а вы все расцветаете…
ЛИЗАНЬКА. И мы некогда завянем, милый дяденька…
ГОРСКИЙ. Э! вот и мечтать, моя милая!.. Мечтать я и сам люблю, да только я больше люблю веселые мечты…
КАТЕНЬКА. Ваш вкус сходен с моим, дяденька: я тоже люблю мечтать, да только о танцах, о балах, гуляньях, веселостях…
ГОРСКИЙ. Оно и подстать тебе, моя милая; но если ты и меня заставишь вместе с собою мечтать о танцах, балах, гуляньях и веселостях, так это будет немножко смешно…
ИВАН (несет фарфоровые вазы для цветов). Вот извольте-с, батюшка барин. (Уходит).
КАТЕНЬКА. Да о чем же, дяденька, больше и мечтать, как не о веселостях?
ГОРСКИЙ (опуская в воду букеты). А вот поживешь – узнаешь.{8}(Смотрит с восхищением на Лизаньку). Ах, Лизанька, как ты мила, моя милая! Как идет к тебе этот важный, задумчивый вид!.. Не люблю унылости – люблю, чтобы всё на ходу пело, плясало, смеялось… никому не прощу важности, а на тебя не могу налюбоваться… Мне кажется, я разлюбил бы тебя, если ты вдруг сделалась резва, весела, игрива, вот как эта шалунья… (Целует Катеньку в лоб).
КАТЕНЬКА. Стало быть, злой дяденька, и мне надо задумываться и мечтать, чтобы вы меня не разлюбили?
ГОРСКИЙ. Полно, бог с тобою! Вот бы одолжила! Нет, вы обе должны быть такими, как вы есть – без перемены!
КАТЕНЬКА. Ну то-то же, дяденька! А то я было испугалась. Ах, дяденька, что же вы мне не скажете, что мой букет лучше всех?
ГОРСКИЙ. Лучше, лучше, шалунья!
КАТЕНЬКА. А как вам показался мой портфель, дяденька?
ГОРСКИЙ. Бесподобен, милая: собака, как живая, а охотник только что не говорит… А твой ландшафт, Лизанька, – я целое утро, часа два, не сводил с него глаз и целый, год буду смотреть на него… до нового подарка… Тебя тотчас узнаешь по выбору… Могила – на ней полуразвалившийся крест и зеленая елка, а подле дитя ловит бабочку – собачка, поднявши голову, как будто лает на пролетевшую птицу… Подойди ко мне, моя милая… дай поцеловать себя… Не хватай моей руки – дай мне свою… эта ручка стоит того, чтобы расцеловать ее. Ну, присядемте. Сядь возле меня, Лизанька. (Сажает ее подле себя и держит ее руку в своей).
КАТЕНЬКА (ставши перед ними). Ах, дяденька! ха! ха! ха!
ГОРСКИЙ. Что ты, ветреница, так хохочешь на меня? или смешнее меня ничего не нашла?
Настоящая статья Белинского о «Мертвых душах» была напечатана после того, как петербургская и московская критика уже успела высказаться о новом произведении Гоголя. Среди этих высказываний было одно, привлекшее к себе особое внимание Белинского, – брошюра К. Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя «Похождения Чичикова или мертвые души». С ее автором Белинский был некогда дружен в бытность свою в Москве. Однако с течением времени их отношения перешли в ожесточенную идейную борьбу. Одним из поводов (хотя отнюдь не причиной) к окончательному разрыву послужила упомянутая брошюра К.
Цикл статей о народной поэзии примыкает к работе «Россия до Петра Великого», в которой, кратко обозревая весь исторический путь России, Белинский утверждал, что залог ее дальнейшего прогресса заключается в смене допетровской «народности» («чего-то неподвижного, раз навсегда установившегося, не идущего вперед») привнесенной Петром I «национальностью» («не только тем, что было и есть, но что будет или может быть»). Тем самым предопределено превосходство стихотворения Пушкина – «произведения национального» – над песней Кирши Данилова – «произведением народным».
«Речь о критике» является едва ли не самой блестящей теоретической статьей Белинского начала 40-х годов. Она – наглядное свидетельство тех серьезных сдвигов, которые произошли в философском и эстетическом развитии критика. В самом ее начале Белинский подчеркивает мысль, неоднократно высказывавшуюся им прежде: «В критике нашего времени более чем в чем-нибудь другом выразился дух времени». Но в комментируемой статье уже по-новому объясняются причины этого явления.
Содержание статей о Пушкине шире их названия. Белинский в сущности, дал историю всей русской литературы до Пушкина и показал становление ее художественного реализма. Наряду с раскрытием значения творчества Пушкина Белинский дал блестящие оценки и таким крупнейшим писателям и поэтам допушкинской поры, как Державин, Карамзин, Жуковский, Батюшков. Статьи о Пушкине – до сих пор непревзойденный образец сочетания исторической и эстетической критики.
«Сперва в «Пчеле», а потом в «Московских ведомостях» прочли мы приятное известие, что перевод Гнедича «Илиады» издается вновь. И как издается – в маленьком формате, в 16-ю долю, со всею типографическою роскошью, и будет продаваться по самой умеренной цене – по 6 рублей экземпляр! Честь и слава г. Лисенкову, петербургскому книгопродавцу!…».
«…Обращаемся к «Коту Мурру». Это сочинение – по оригинальности, характеру и духу, единственное во всемирной литературе, – есть важнейшее произведение чудного гения Гофмана. Читателей наших ожидает высокое, бесконечное и вместе мучительное наслаждение: ибо ни в одном из своих созданий чудный гений Гофмана не обнаруживал столько глубокости, юмора, саркастической желчи, поэтического очарования и деспотической, прихотливой, своенравной власти над душою читателя…».