Пятеро на леднике - [52]

Мама накрывает меня старым пальто и шепчет:

— Спи, отдохни. Я живо управлюсь.

Я засыпаю, слыша, как мама ставит тесто, как чмокает во сне Аленушка…

Просыпаюсь оттого, что рядом с диваном раздается грохот и плач.

Аленушка стащила рюкзак со стула, и он свалился на нее.

Я вскакиваю, поднимаю ее и вижу… свою сестру, только очень маленькую.

У Аленки такое же выражение лица, как у сестры, когда она ревела в детстве. Так же растягивает рот и оттопыривает нижнюю губу кошельком. И нос так же сморщился, а глаза зеленые. Увидев меня, Аленушка ревет еще громче.

— Здравствуй, Аленушка, — говорю я ей. — Ведь это я, твой дядя.

Я даю ей конфетку.

— Хочу шоколадку, — говорит Аленушка.

Я выхожу в столовую и за столом вижу лысого старика с голубыми глазами и серыми усами. Он медленно сворачивает блин.

— Здравствуйте, дедушка, — говорю я бодро и громко.

— Здравствуйте, — отвечает дедушка, и глаза его сияют. — С приездом вас, — он протягивает мне холодную костистую ладонь цвета дубовой коры.

Я помню своего дедушку высоким, сухощавым, с чапаевскими усами, а теперь он сутулый, мешковатый, и глаза у него выцветшие, будто водой их разбавили.

— Как доехали? — Он улыбается робко, точно извиняется.

— Хорошо, отлично, — говорю я громко. С дедушкой мне хочется говорить громко.

Он встает и улыбается. Я стою между дедом и его правнучкой и не знаю, что делать и говорить. Если бы мама была, она бы живо все привела в движение, каждого бы расшевелила.

— Вы надолго? — спрашивает дедушка, продолжая стоять.

— Садитесь, дедушка, — говорю я, — меня на три дня отпустили, дедушка.

Мы пьем чай. Аленушка уже освоилась и забралась ко мне на колени.

Я смотрю на дедушку и вспоминаю его за работой. Он много поработал на своем веку. Косил, молотил хлеб, рыл землю… У него и сейчас ладони не распрямляются, так привыкли к лопате, к лому.

После чая я мою посуду, а дедушка достает тонкую ученическую тетрадку, долго ищет карандаш, долго надевает очки.

Мы с Аленушкой идем в магазин. У калитки меня хлопает по плечу чья-то могучая рука. Оглядываюсь — Толька. Ну и верзила! Все лицо забрызгано веснушками, чайного цвета глаза смеются.

— Здорово, Куба! — говорю я. — Прибыл на родину.

— Это мой папа, — говорит Аленушка и показывает на меня.

— Всю Волгу прошел или нет? — спрашивает Толька.

— Чуток осталось.

Выходим на улицу, говорим о том о сем. Мне так и не терпится спросить про Ирку.

— Ну как насчет рыбалки? — спрашиваю я.

— Хоть сегодня махнем. Хочешь?

— Еще как. Да вот на руках человек. — Я киваю на Аленушку. — И мать уехала.

Я вижу Иркин дом. Как мне хочется спросить о ней!

— Где работаешь, Толька?

— В большой химии.

— Силен. Ну а как ребята?

— Седой на кожзаводе. Челюсть учится.

— А Католик?

— В армии.

— Ну а Ирка? — спрашиваю я равнодушно.

— Кармен? Занимается спортом. На рапирах. Так завтра поедем рыбалить? Ну, я побежал на работу.

Толька бросается за трамваем, вскакивает на ходу.

Мы с Аленушкой идем в магазин.

— Как ты живешь? — спрашиваю я Аленушку.

— Хорошо. А мама скоро приедет?

— Скоро.

— А ты мне купишь бусы?

— Куплю.

— Ты не уедешь?

— Нет.

— Ты маму дождешься?

Уже знойно. За садами слободки пробасил трехпалубный. Ползут баржи. Начался первый день моего короткого отпуска. Я чувствую радость и грусть — быстро пройдут дни…

Я покупаю Аленушке шоколадку за рубль пятьдесят.

— Понеси меня, — просит она.

Я поднимаю ее на руки и иду медленно, солидно…

Навстречу мне идет женщина с ребенком, старичок с бородкой ведет карапуза. У всех у нас дети. Я приношу Аленушку домой.

— Ложи ее спать, — говорит дед. — А потом я тебе кое-что прочитаю. — Он улыбается робко.

Я укладываю девчушку. Она не хочет спать одна, обхватывает меня за шею руками и просит рассказать сказку. Я рассказываю, как мы плыли по морю и поймали большую рыбу. Мы ее разрезали, а из нее выскочил волшебный старичок и говорит… Что же он говорит? Аленушка раскрыла рот, ждет… Что же говорит старичок? Ага. Старичок говорит: спи, спи, Аленушка. Будешь спать, тогда подарю тебе зайчика… Спи, спи, Аленушка.

От нее пахнет молоком, а от волос — свежим сеном.

— Мы поедем на пароходе?

— Поедем, если будешь спать.

Она закрывает глаза, я осторожно освобождаю свою голову из ее рук и выхожу в зал. Здесь дед поджидает меня с тетрадкой.

— Я тут написал стихотворение, послушайте, — говорит он. — О разоружении.

И, поднеся тетрадку близко к лицу, читает:

Весь мир на словах

                             разоружается

А на деле вооружается.

Дедушка никогда не пишет о своей жизни, о тяжелом труде и заботах. Его волнует другое — борьба за мир, великие исторические деятели, полководцы, гении, философские и нравственные вопросы — добро и зло, величие и подлость…

— Молодые разве так напишут? — спрашивает меня дедушка и читает еще.

Я хвалю стихи, потому что дедушке восемьдесят пять лет.

— Ты, Боря, зайди обязательно в редакцию газеты, — говорит дедушка, волнуясь, и в волнении переходит на «ты». — Зайди непременно. Узнай там, как они оценивают.

После обеда я опять гуляю с племянницей. Я хожу мимо Иркиного дома. Вспоминаю, как в прошлом году я ее почему-то три раза подряд провожал. А потом, засыпая, думал о ней. И когда просыпался утром — тоже о ней. Я приходил после школы к ее двору, хотя мы ни о чем не договаривались. Она выходила, и мы шли на Волгу. Все люди точно отдалились от нас.