Пятеро на леднике - [41]

— Э-эй… Э-гей!

Рогачи, налегая друг на друга, ринулись с места и понеслись вдоль изгороди. Узкоплечий парень, привстав в стременах, помчался рядом и вдруг закричал так дико, что несколько крайних оленей метнулись в сторону. Их тотчас зажали лошадьми с боков, сзади и погнали вниз. Среди четырех этих рогачей оказался и Отъемыш. Впереди, внизу, куда они неслись, обезумев от непонятной тревоги, были раскрыты ворота под навесом. К воротам вел сужающийся коридор из бревен. Отъемыш кинулся в сторону, толкнул грудью лошадь, она ударилась об изгородь, а всадник выругался. Отъемыш выскочил из коридора. Остальные мчались дальше под навес. Первый из рогачей вбежал под навес, и тяжелая дверь захлопнулась за ним. Там загремели копыта и раздался визгливый крик — крик боли и утраты.

Парень в собачьих унтах опять погнался за Отъемышем, чтобы втолкнуть его в коридор и дальше — под навес, где маралам срезали рога.

И тогда Отъемыш помчался прямо на изгородь, так же как год назад.

Тогда он не знал об изгороди, сейчас знал, но летел на нее изо всех сил. Разорвав грудью заросли елок, в двух метрах от тяжелых бревен он вскинул вверх свое тело, поджал ноги, вытянулся и перелетел на ту сторону.

* * *

Никогда Отъемыш не был в этих местах, никогда не видел разноцветных трав и камней вверх по ручью, никогда не рвался так ветер в ноздри! Вдруг кусты расступились, и он вознесся на гребень хребта. Перед ним синела невиданная тайга, хребты, десятки хребтов. Плыли облака, плыли тени от облаков по волнам лесов. На краю голубой земли стояли розовые горы, совсем иные, точно другая страна. Холодным ветром горных рек веяло из синего простора. Отъемыш бросился ему навстречу. Он скользил вниз по травянистой крутизне, разрывал ветки, прыгал через осыпи и наконец остановился в зарослях красной смородины. Он отдышался и губами потянул к себе поспевающие гроздья розовых ягод. И вдруг за поваленным стволом увидел что-то черное, неподвижное, но живое, почуял запах свалявшейся шерсти. Отъемыш вытянулся, замер с ожерельем ягод на губах. Черный зверь повернул тяжелую треугольную голову и тихо пошел вдоль ствола. Был он похож на Кузьку, такой же лохматый, только гораздо больше. Он не визжал, не лаял, только сердито сопел, и вдруг встал на задние лапы и стал перелезать через ствол, как человек. Отъемыш вскрикнул от страха и ринулся прочь. Скоро он попал в долину, заросшую высокими белыми болотными цветами. Здесь было жарко и сыро, ноги вязли. Отъемыш нашел мшистый пригорок под разлапистой елью, прилег и задремал. Ему приснились Сова, двор, корова, но Кузька, незнакомый, черный, вдруг полез через ствол, и Отъемыш в страхе проснулся. Вечерело, тянуло сыростью. Печально пересвистывались в скалах бурундуки, точно предупреждали друг друга: «Смотри, смотри… Не идет ли кто? Ой, кто-то идет… Смотри, смотри!»

С вершины ели тревожно прокричала оранжевобокая сойка — кто-то шел по долине. Отъемыш приподнялся: между белыми болотными цветами плыли два куста таких же, как у Отъемыша, плюшевых молодых рогов. Они остановились, замерли и быстро свернули в сторону. Отъемыш радостно вскочил, кинулся им навстречу и едва не столкнулся с первым нос к носу. Задний, визгливо всхрапнув, ударил товарища грудью в бок, и они оба помчались в сторону, спины их замелькали, точно челноки. Отъемыш пустился за ними. Сердце его колотилось неведомой тоской: подождите, братья, я свой! Они мчались в низину, в сумрак, в котором цветы белели, точно хлопья снега. Под копытами захлюпало, и ноги охватила ледяная сырость. Маралы впереди судорожно прыгали. Отъемыш тоже увяз и дергался в грязи, просительно глядя на них. Они исчезли.

Отъемыш с трудом вышел к озеру. Оно матово краснело под закатным небом, сжатое черными скалами. Из-за противоположного берега расходилось мертвенно-желтое сияние луны. Отъемыш остановился и замер, слушая холодную тишину, ее разрывали только горячие удары сердца… Никого нет. Он прилег, дрожа всем телом. И опять всплыла в памяти солнечная веранда, круглое лицо Совы с черным хохолком, его теплая рука на шее… Отъемыш поднялся и медленно побрел обратно, на вершину хребта. Была уже ночь, когда он поднялся наверх и увидел внизу, за ниткой шоссе, лучистые окна поселка. По шоссе прошли две машины, донесся сладковатый, знакомый острый запах бензина. Отъемыш довольно фыркнул, спустился вниз и перешел шоссе.

Он подошел к калитке и заглянул во двор. У сарая был навален штабель бревен, которые пахли тайгой. В сарае вздохнула и продолжала жевать корова. Отъемыш толкнул калитку грудью, она заскрипела, но не открылась. Из будки зарычал Кузька. Отъемыш обрадовался и сильнее ударил грудью, калитка оторвалась, упала, и он ступил на нее ногами. Из будки с отчаянным трусливым лаем на него кинулся Кузька. Отъемыш весело задышал и опустил голову. Кузька ударился о нее своей оскаленной мордой и узнал. Он тут же опрокинулся на спину, взвизгивая, подлез под теплое дыхание Отъемыша и заколотил хвостом от восторга. Отъемыш улыбнулся и тронул губами голову Кузьки, а тот заливисто залаял, желая, вероятно, сказать: «Прости, брат, не узнал тебя сразу, а я очень рад!»