Пять поэм - [40]

Не дивный ли фазан у чистых вод Ковсера?[157]

Конь тихо ел траву у золотых подков,

И тихо, чуть дыша, в тиши сказал Хосров:

«Когда б сей образ лун был мой, — о, что бы стало!

Когда бы сей скакун был мой, — о, что бы стало!»

Не знал он, что луну вот этот вороной

Примчит к нему, что с ней он слит судьбой одной.

Влюбленных множество приходит к нашей двери,

Но словно слепы мы: глядим, любви не веря.

И счастье хочет к нам в ворота завернуть,

Но не покличь его — оно забудет путь.

Провел царевич взор небрежно по просторам,

И вот луна в ручье его предстала взорам.

И он увидел сеть,[158] что рок ему постлал:

Чем дольше он взирал, тем больше он пылал.

Луну прекрасную его узрели взгляды.

И место ей не здесь, а в небе, где плеяды!

Нет, не луна она, а зеркало и ртуть.

Луны Нехшебской — стан.[159] Взглянуть! Еще взглянуть!

Не роза ль из воды возникла, полукроясь,

Лазурной пеленой окутана по пояс.

И миндаля цветком, отрадное суля,

Была вода. Ширин — орешком миндаля.

В воде сверкающей и роза станет краше.

Еще нежней Ширин — в прозрачной водной чаше.

На розу — на себя — она фиалки кос,

Их расплетая мглу, бросала в брызгах рос.

Но кудри вихрились: «Ты тронуть нас посмей-ка!

Ведь в каждом волоске есть мускусная змейка!»

Как будто их слова над ухом слышал шах:

«Ты — раб, мы — господа, пред нами чувствуй страх».

Она была что клад, а змеи, тайны клада

Храня,[160] шептали всем: «Касаться их не надо».

Нет, в руки их не брал, колдуя, чародей,

Сражали колдунов клубки опасных змей.

Наверно, выпал ключ из пальцев садовода,—

Гранаты двух грудей открыли дверцы входа.[161]

То сердце, что узрит их даже вдалеке,

Растрескается все — как бы гранат — в тоске,

И Солнце в этот день с дороги повернуло[162]

Затем, что на Луну и на воду взглянуло.

Парвиз, улицезрев сей блещущий хрусталь,

Стал солнцем, стал огнем, пылая несся вдаль.

Из глаз его — из туч — шел дождь. Он плакал, млея!

Ведь поднялась луна из знака Водолея.

Жасминогрудая не видела его

Из змеекудрого покрова своего.

Когда ж прошла луна сквозь мускусные тучи,

Глядит Ширин — пред ней сам царь царей могучий.

Глядит: пред ней Хумой оседланный фазан,[163]

И кипарис вознес над тополем свой стан.

Она, стыдясь его, — уж тут ли до отваги! —

Дрожит, как лунный луч дрожит в струистой влаге.

Не знала Сладкая, как стыд свой превозмочь,

И кудри на луну набросила, как ночь,

Скрыв амброю луну — светило синей ночи,

Мглой солнце спрятала, дня затемнила очи.

Свой обнаженный стан покрыла черным вмиг,

Рисунок чернью вмиг на серебре возник.

И сердце юноши, кипением объято,

Бурлило; так бурлит расплавленное злато.

Но, видя, что от льва взалкавшего олень

Пришел в смятение, глазами ищет сень,—

Не пожелал Хосров приманчивой добычи:

Не поражает лев уже сраженной дичи.

В пристойности своей найдя источник сил,

Он пламень пламенных желаний погасил,

Скрыть терпеливо страсть ему хватает мочи,

И от стыдливой честь его отводит очи.

Но бросил сердце он у берега ручья.

Чья ж новая краса взор утолит? Ничья.

Взгляни: две розы тут у двух истоков страсти.

Здесь двое жаждущих у двух глубин во власти.

Хосрову в первый день путь преградил поток,

Луну во глубь любви ручей любви повлек.

Скитальцы у ручьев свои снимают клади,

Размочат жесткий хлеб и нежатся в прохладе.;

Они же у ключей большую взяли кладь,

И ключ все мягкое стал в жесткость обращать.

Но есть ли ключ, скажи, где путник хоть однажды

Не увязал в песке, горя от страстной жажды?

О солнце бытия! Ключ животворных вод!

И ты, рождая страсть, обходишь небосвод.

Когда он от пери отвел глаза, взирая,

Где паланкин для той, что прибыла из рая,—

Пери, схвативши плащ, из синих водных риз

Вспорхнув, бежит к коню, — и мчит ее Шебдиз.

Себе твердит она: «Коль юноша, который

Кружился вкруг меня, в меня вперяя взоры,

Не должен вовсе стать возлюбленным моим,—

Как сердце взять он мог, как завладел он им?

Сказали мне: «Хосров весь облечен в рубины»,—

На всаднике ж рубин не виден ни единый».

Не знала, что порой одет не пышно шах —

Ему грабители в пути внушают страх.

Но сердце молвило, путь преградив с угрозой:

«Стой! Этот сахар ты смешай с душистой розой.

Рисунок зрела ты, а здесь — его душа.

Здесь — явь, там — весть была. Вернись к нему спеша».

Вновь шепчет ум: «Бежать! Moй дух не будет слабым.

Не должно смертному молиться двум михрабам.

Вино в единый круг нельзя нам дважды пить.[164]

Служа двум господам, нельзя достойным быть.

А если самого я встретила Хосрова,—

Здесь быть мне с ним нельзя. С ним встретимся мы снова.

Пусть под покровами меня увидит шах:

Кто тканью не покрыт, того покроет прах.

Ведь все еще пока укрыто за завесой,

И мне одна пока защита — за завесой»,

И взвихрила орла, и вот уж — далека.

И гром копыт смутил и Рыбу и Быка[165],

И ветр, гонясь за ней, узнал бы пораженье.

Она была быстрей, чем времени движенье.

Победа в быстроте. Прекрасная пери

От дива унеслась. Смотри! Скорей смотри!

Мгновенье — и Хосров взглянул назад, — и что же!

Не встретил никого. Нет, мой рассказ неложен!

И начал он, дивясь, коня гонять окрест,

Но сердце взявшая ушла из этих мест.

Вот у источника он спешился; пытливый,

Склонясь, искал следов жемчужины красивой.

Дивился дух его: как быстрая стрела,

Куда направиться красавица могла?