Пять лет повиновения - [10]

— Ну пойдемте же.

Мисс Хоукинс приняла предложенную руку совершенно естественно, словно это было обычным делом. Ее раздосадовала собственная неблагодарность за радости, только что подаренные судьбою. Она, всю жизнь лишенная какого-либо внимания, теперь принимала эти подарки как должное. Еще вчера и во все предыдущие дни ее жизни она все делала сама и ходила везде одна, и ее тело, наверное, огрубело и закостенело от невостребованности. Теперь же ее пугала слепая ярость желания разбуженного зверя, она боялась, что ненасытность погубит ее.

Они бродили среди снимков крупного плана. Подошли к фотографии цеха военного завода — ровные, прямые ряды девушек, сортирующих снаряды. Когда-то она была одной из них, в белом муслиновом тюрбане и белом халате, добавлявшими какое-то странное ощущение чистоты и невинности в опасные игры со смертоносным веществом, которое лежало под пальцами. Во время войны кондитерская фабрика «Твое удовольствие» превратилась в военный завод, и девушки, еще недавно ловко упаковывавшие мятные конфеты, принялись так же искусно упаковывать порох. Она никогда не задумывалась о двойной морали этой работы, она просто выполняла ее. Зарплата мисс Хоукинс значительно выросла, и именно в те годы она смогла отложить деньги и выкупить маленькую квартирку, в которой жила по сей день. Администратор фабрики говорил, что она поступает разумно. Квартиры значительно подешевели, поскольку Лондон бомбили, и был смысл рискнуть, вложив сбережения в недвижимость. Другие девушки считали ее взвешенную расчетливость и рациональность вестниками преждевременной старости: каждую из них могли убить в любой момент, зачем платить за «завтра», которого может и не быть. Многие из них оказались правы. Особенно запомнилась бывшая приютская девушка, которая больше других смеялась над рачительностью мисс Хоукинс. Ее звали Даунс. Однажды мисс Хоукинс оказалась рядом с ней на конвейере. Транспортер двигался монотонно и безостановочно, и вдруг Даунс резко наклонилась вперед. Маленькое болезненное личико упало на ползущую ленту. Конвейер продолжал тихо работать, и пули неспешно двигались по давно проложенному пути. Мисс Хоукинс не сразу смогла приподнять упавшую голову в белом тюрбане, чтобы освободить путь пулям, которые уже сгрудились у бледной щеки в серебристый холмик. «Даунс!» — закричала мисс Хоукинс безжизненному алебастровому лицу. В глазах, обращенных к ней, казалось, светилось вызывающе: «я же говорила тебе…», как будто теперь наконец было получено неоспоримое доказательство бессмысленности ссуд и ее правоты. «Тромб, — сказал потом в столовой мастер. — Безболезненно и внезапно». Нелепость смерти злила мисс Хоукинс. Ведь тромб — не бомба и даже не шрапнель. В итоге — обычная смерть от необычной естественной причины. Во время войны это выглядело невероятным.

— Вы служили в армии? — спросила она, когда они подошли к разделу «Человек в бою».

— Да. Но я никогда не участвовал ни в одной военной операции. Это, видите ли, все мама.

— Как она могла повлиять на это?

— Могла, но не специально. Просто так получилось.

Разговор с Брайаном уводил ее от нахлынувших черно-белых воспоминаний, и призрак несчастной Даунс исчез.

— Давайте присядем. — Вероятно, он собирался поведать ей всю историю целиком. И хотел сделать это обстоятельно. Мисс Хоукинс была рада предоставленной передышке и тому, что Брайан так с ней откровенен.

— Я был призван на Дальний Восток в сорок первом. За несколько дней до отправки у нее случился сердечный приступ. А я единственный ребенок, видите ли, да и отец… в общем, он давно оставил нас. Поэтому я получил отсрочку по уважительной причине. Она поправилась, но уже после того, как мое подразделение было отправлено на фронт. Потом еще дважды я получал повестки… Случалось то же самое. Каждый раз ее увозили в больницу, и это не было притворством. После окончания войны она не болела ни дня. Ну вот, поэтому я и не знаю настоящей войны. Благодаря матери. — В его голосе звучала неподдельная горечь.

— Вы должны быть благодарны. — Мисс Хоукинс взглянула на фотографии. — Сколько бедных мальчиков не вернулось назад.

— Я предпочел бы это, — почти прошептал он.

Она почувствовала, что пока не стоит задавать больше вопросов. Это может стать темой их будущих бесед, и вскоре она получит на это приказ. Теперь она была уверена, что они увидятся снова, сегодняшний рассказ был только прелюдией.

— Дождь прекратился.

Нежданный солнечный луч блеснул в оконном стекле. Он повел ее к выходу.

— У нее энурез, — вполголоса сказал Брайан.

Она опять подумала о богатстве его речи: надо будет найти это слово в карманном словарике.

На улице он посмотрел на часы и заторопился:

— Я должен идти. Я бываю здесь каждую пятницу в это время.

— Я тоже, — ответила она быстро и тут же добавила с легкостью опытного лжеца: — Странно, что мы раньше не встречались.

— Значит, до следующей пятницы? — Он что-то нащупывал во внутреннем кармане пальто.

Она кивнула.

— Вот моя визитка. — Теперь он говорил уже властным тоном. — Надеюсь, вы будете здесь.

Мисс Хоукинс совсем не удивила столь быстрая перемена. Для нее переход от слабости к силе был абсолютно естествен. Пока они не дошли до конца мощеной дорожки, откуда каждый продолжил путь в одиночестве, вертела в руках его визитку. Когда он удалился на достаточное расстояние, достала очки и прочла текст. Там были только имя и адрес. А она-то надеялась узнать что-нибудь о его профессии. Судя по всему, этот странный человек с визитками в потайном кармане был материнской сиделкой «на целый день». Она чувствовала инстинктивно, как безнадежно он нуждается быть замеченным хоть кем-то, и отпечатанная карточка была его знаком отличия. Всю дорогу домой мисс Хоукинс перечитывала две строчки визитки и повторяла услышанное слово — «энурез». Дома первым делом поставила гордую галочку в дневнике напротив сегодняшнего приказа. Потом занялась поисками услышанного от Брайана слова. Ее обескуражило найденное в словаре объяснение — недержание. Если это действительно соответствовало реальному состоянию здоровья его матери, то — она взвешивала все за и против — пора отправить миссис Воттс в дом престарелых.