Пять или шесть? - [16]

— Обыкновенные, за сто шестнадцать, на микропоре. Как у Пашки Гилева, видал, он недавно привез, — ответила Нюся. Это были единственные слова, что я от нее слышал за все время пребывания в доме у Чурсина.

— Так-так-так-так, — задумчиво и весело проговорил дядя Володя. — Векшин, Векшин его фамилия — студенты сказали. Ну, хитер!.. Ну, хитер!..

Второй раз старик упомянул — «Спесивая». И я спросил его о горе: на моей карте такая не значилась. Почему — Спесивая?

— Название, наверное, дано в шутку, на картах гора никак не пишется, — улыбнулся дядя Володя. — Есть поверье, будто бы, если на Спесивой горе заночевать — ей это не нравится: она начинает шевелиться, дыбиться и сбрасывает с себя. Просто ходить можно: гора как гора, с лесом, с каменьями, а заночуешь — сбрасывает. Дед мой божился, что это сущая правда. Он в молодости однажды там чуть не погиб. Будто бы заночевал на горе зимой с товарищами — компания человек восемь. Разгребли снег, соорудили шалаш, разожгли костер, — все чин чином. А ночью поднялся буран. Они сидят, распарились в тепле, сушат онучи. И вдруг под утро гора зашевелилась — вздыбливается, словно уросливая кобыла, стряхивает их с себя. Страх!.. И сидеть невозможно, и перепугались до расстройства пищеварения. В чем были — так и повыскакивали из шалаша: без тулупов, босые. Кругом снегу по пояс, метет, ветер сбивает с ног, сдувает с горы вниз. И стужа — градусов сорок, а то больше. Все они и позамерзали. Выжил один мой дед, он упрямый был вогул, мансиец по-теперешнему. Когда его ветром с горы сдуло, он пополз обратно наверх, к шалашу — и успел, не закоченел. Ползет и думает: уж лучше на горе перетерпеть ее вздыбки, чем окачуриться на морозе. Забрался — глядит: костер весь развалило по сторонам, и на том месте, где горел огонь, торчит огромнейший золотой кукиш. Схватил мой дед шапку да тулуп, нярки да онучи и — деру...

Рассказывая, дядя Володя все время посмеивался и не столько над приключениями своего удачливого деда, сколько, по-видимому, надо мной: я сидел, развесив уши, забыв на несколько минут обо всем. Я люблю такие байки: в них предания затейливо переплетаются с действительными событиями, и сразу не отличишь, где реальность, а где вымысел. Я задумался, замечтался.

Но дядя Володя быстро вывел меня из этого состояния.

— Может, это ваша «Золотая Баба» показала кукиш моему деду? — весело сказал он с откровенной издевочкой.

Я ответил какой-то шуткой и круто вернулся к нашим делам. Чтобы дать понять старику, сколь замысловаты бывают обстоятельства в подобных операциях, спросил:

— А нет ли тут какой-нибудь связи между туристами и парашютистами?

Конечно, сам я не чувствовал и не мыслил такой связи, а просто механически сопоставил: день в день в белой тайге появились и те, и другие.

Дядя Володя в ответ — как посмотрит на меня! Не то что укоризненно, а прямо уничтожающе. И сказал тихо-тихо, оглянувшись, — не услышала бы дочь.

— Вы уж, товарищ майор, и меня тогда зачислите в эту общую банду. Какое имеете право подозревать вы, если их видел я, видели многие наши, они у нас в Р* ночевали, и ни у кого никаких подозрений не возникло?

— Но вы меньше моего знаете в этой области. А у меня это постоянная работа, — возразил я, подзадоривая старика.

— Ничего! Газеты мы читаем. — Дядя Володя крепко обиделся. — И как сто миллионов монет выделяются неким правительством для тайной работы против нас и расходуются — представляем. Это у вас в городе голубей поразвели и за голубями все забывают.

Вспоминая эту ночь ожидания, проведенную у Чурсина, я улыбаюсь про себя: как все обернулось неожиданно, и как после все оказалось запутанным и усложненным!

Без стука, без шума сержант Митя спокойно кого-то привел. Мы с дядей Володей услышали только тогда, когда сержант в сенях начал снимать сапоги и заставлял кого-то тоже разуваться:

— Чисто́ у них. Понимаешь! Половики! И в уличной обуви заходить не принято, — объяснял он. — Уважать надо!

Мы поднялись навстречу. Сержант Митя вошел вместе с рослым мужчиной. На лице напряженно улыбающегося незнакомца мы прежде всего увидели крупные мохнатые брови, застывшие в настороженном изломе. Одет по-альпинистски, сбоку на куртке не хватает кармана, выправка военная, ноги поставил, как в строю, — пятки вместе, носки врозь.

— Товарищ майор! — торжественно доложил сержант Митя, хотя ему и запрещено так называть меня. — Задержан иностранный парашютист, нарушивший воздушное пространство СССР вчера ночью и направлявшийся, по его заявлению, в милицию, то есть ко мне. Сопротивления не оказывал. Обыскан. Оружия при нем не найдено. Вот его предъявленные лично им документы. Мною не просмотрены, ввиду отсутствия уличного освещения в данном населенном пункте.

Сержант протянул мне пачку документов, а бровастый мягко шагнул вперед и скороговоркой тоже отрапортовал:

— Так точно! Юрий Попов! Нас было пять человек. Четырех я убил. — Говорил он четко, видать, заранее подготовил свой рапорт. — Добровольно отдаюсь в руки властей. Прошу принять. Оружие и вещевой мешок у меня отобрали по дороге ваши, советские бандиты. Имею ценные показания, готов сообщить их уполномоченному лицу...