Пять фараонов двадцатого века - [15]

Грузинские историки, изучавшие конец 19-го века, считали, что ни одно учебное заведение не выпустило столько атеистов и революционеров, сколько Тбилисская семинария. В сохранившихся дисциплинарных журналах последний выговор Иосифу Джугашвили (не поздроровался с преподавателем) датирован апрелем 1899 года. А в мае короткая запись: «Отчислен за неявку на экзамены».[83]

Мать Кеке была в полном отчаянии. Чтобы не слышать её упрёков, Иосиф, приезжая в Гори, прятался у знакомых в их сельских домах. Он ступал на путь профессионального революционера, которому следовало отвергнуть все прежние семейные и дружеские связи ради служения великой цели — свержению тиранической власти Российской империи.

В Италии и Швейцарии

Муссолини было 18 лет, когда он получил диплом об окончании школы. Но именно с этого момента началось то, что он мог бы, следуя примеру Максима Горького, назвать «Мои университеты». Неуёмная жажда жизни бросала его от одного занятия к другому, заставляла переезжать из города в город, пересекать границы, круто менять политические убеждения.

Школьный диплом давал ему право на преподавательскую работу. Он получил место учителя в небольшом городке благодаря тому, что там в совете заправляли социалисты, знавшие его отца. Муссолини появился на городских улицах «в чёрной шляпе с широченными полями и в длинном чёрном галстуке. По бледному лицу с большими чёрными проницательными глазами его можно было принять за поэта или революционера, а он предпочитал считать себя и тем, и другим. Образ жизни он вёл богемный. Умеренных респектабельных социалистов городка считал слабыми и мягкими, как спагетти (вылепленными из лапши). Разве такие люди смогут покончить с царящей в мире несправедливостью?».[84]

Проработав преподавателем меньше года, Муссолини внезапно всё бросил и уехал в Швейцарию, имея одну пару башмаков, медальон с портретом Карла Маркса и два франка с мелочью в кармане. Отъезд был очень похож на бегство. Но от чего? Сам он впоследствии говорил, что от рутины постоянной службы. Его биографы считали, что он таким образом скрылся от призыва в армию. Не исключено также, что его любовные похождения привели к ситуации, когда ему грозило возмездие за изнасилование. Одно несомненно: в Швейцарии он оказался на самом дне нищеты, голода, спал под мостом в картонных коробках.

Однажды он был арестован за попрошайничество на улицах Лозанны, в другой раз — в Женеве, когда напал «на двух англичанок, сидевших на скамье со своим завтраком — хлебом, сыром, яйцами. «Я не мог удержаться, — сознавался он потом в воспоминаниях. — Я набросился на одну из ведьм и вырвал у неё из рук еду. Если бы они попытались сопротивляться, я бы задушил их — задушил бы, поверьте мне!».[85]

В какой-то момент он нашёл работу каменщика и так описал её в письме другу:

«Работал по одиннадцать часов в день за 32 чентезимо в час. В день совершал по 120 поездок с нагруженной кирпичами тачкой на второй этаж строившегося здания. Под вечер мышцы на руках вздувались. Питался картошкой, запечённой в золе, бросался в постель — кучу соломы — прямо в одежде. На следующее утро просыпался и снова шёл на работу… В один субботний вечер я сказал хозяину, что хочу уходить и попросил уплатить мне за работу. Он пошёл к себе в контору… Вскоре он вышел и с нескрываемым гневом швырнул мне в руки двадцать лир, заявив мне: “Вот твои деньги, ты их украл”. Я прямо окаменел. Что мне было с ним делать? Убить его? Почему он так себя вёл?»[86]

Действительно — почему? Не означало ли это, что приезжий итальянский «гаст-арбайтер» продемонстрировал искусство уклоняться от настоящего труда, как только оказывался без надзора, а в письме красочно описал, как работали другие? Трудовая деятельность продолжалась всего десять дней, но она дала ему возможность вступить в профсоюз каменщиков и принимать участие в политических собраниях и митингах.

Положение Муссолини несколько улучшилось осенью 1902 года. «Поскольку рабочие, с которыми он общался, считали его интеллигентом, ему предложили пост в секретариате лозанского отделения профсоюза каменщиков и работников физического труда, и он стал ответственным за пропаганду. Он также давал уроки итальянского языка и получал деньги за статьи, в которых излагал особую форму анархического социализма, давал волю своему антиклерикализму и чувству социальной несправедливости».[87]

Всё свободное время он отдавал чтению, «как будто хотел за несколько месяцев постичь всю историю политической философии. Он в спешном порядке ознакомился с различными работами Лассаля, Каутского, Кропоткина, Маркса и Шопенгауэра, Штирнера и Ницше, Бланки и Бертони, заимствуя у них идеи, искажая и развивая их. Позднее он накинулся на Бабёфа, Прудона, Канта и Спинозу, Гегеля, Фихте, Сореля и Гюйо, и всё, что он читал, оказывало на него огромное влияние.»[88]

Правда, друзьям он сознавался, что в любой книге ему достаточно прочесть девять страниц: три в начале, три в конце, три в середине, и на этом его знакомство с толстым трудом заканчивалось.[89] Однако один факт остаётся несомненным: у него открылись невероятные способности к языкам. «Он хорошо говорил по-французски и сносно — по-немецки; кроме того, он немного знал английский и испанский… С помощью русских и польских друзей он переводил философские и политические книги, писал статьи, преподавал итальянский».