Пять фараонов двадцатого века - [143]

Чтобы удовлетворить мировое общественное мнение, диктаторы часто устраивают инсценировку «агрессии» со стороны соседа, на которого они готовятся напасть. В августе 1939 года, за пару дней до вторжения в Польшу, Гитлер инсценировал нападение польского подразделения на пограничный немецкий городок, для чего туда были завезены «трупы жертв», польское оружие и конфедератки, якобы оставленные нападавшими. Сталин перед нападением на Финляндию в ноябре 1939 года устроил артиллерийский обстрел русского поселка на Карельском перешейке, якобы проведённый финскими орудиями.

Представляется трагикомичным, что, зная всё о возникшем обряде инсценировки агрессии, «вождь мирового пролетариата» так серьёзно подавлял все попытки укреплять оборону западной границы СССР в 1939-41 годы. Не провоцировать немцев! Не давать им повода для агрессии! Как будто успел забыть, что в новом мире «повод для агрессии» будет придуман и разыгран нападающей стороной в тот момент, когда ей это удобно. А когда на него напали без всякой инсценировки, что он имел в виду, посылая Молотова в немецкое посольство ночью с 21 на 22-ое июня? Спросить у посла: «Вы всерьёз нас бомбите или это, быть может, случайная провокация отдельных немецких генералов?»

В послевоенных политических конфликтах слепота дальнозорких ко всему иррациональному много раз приводила к трагическим или тупиковым ситуациям. Все попытки помирить израильтян с палестинцами строятся на иллюзии, что удовлетворение «справедливых требований изгнанного народа» может стать фундаментом мирных отношений. Но когда на переговорах в Кэмп Дэвиде в июле 2000 года тогдашний премьер Израиля Эхуд Барак вдруг сделал именно это, лидер палестинцев Ясир Арафат растерялся и стал извиваться ужом, объясняя, почему мир всё равно невозможен. Американский президент Билл Клинтон продолжал давить на него, и тогда тот сознался: «Хотите ускорить мои похороны? Меня убьют, как убили египтяне своего Анвара Садата за мир с Израилем».

Вражда и ненависть далеко не всегда являются реакцией на какие-то агрессивные действия. Гораздо чаще они вскипают и раздуваются как оправдание собственных слабостей, как объяснение провалов в строительстве мирной жизни. Есть люди, которые живут какой-то выбранной ими ненавистью, но есть и народы, делающие похожий выбор. Ирландцы на века сделали ненависть к Англии фундаментом своего мировоззрения. Пакистанцы объектом вражды выбрали Индию. Курды и армяне — Турцию. Тамилы — Шри Ланку. Албанцы — Сербию. Сегодня Украина пытается строить всю идеологию на ненависти к России и русским. Ведь так удобно списать холод в жилищах и пустоту в холодильниках на наличие могучего соседа, с которым надо всеми силами бороться. Националистическая пропаганда пирует.

Миротворческие усилия обычно рождаются в среде дальнозорких, ими же и направляются. «Что должен сделать ваш противник, чтобы вы перестали нападать на него? — спрашивают они у того из враждующих, который выглядит более агрессивным. — Каковы ваши условия мира?». В ответ получают длинный список жалоб, внешне выглядящих оправданными и справедливыми. Но никогда не услышат ответ правдивый: «Заключение мирного договора — это и есть самое худшее для нас. Чем мы станем самоутверждаться, тешить свою гордость, привлекать к себе внимание всего мира, если нам запретят стрелять, взрывать, поджигать, забрасывать камнями нашего родного, единственного, заклятого врага»?

Жажда самутверждения остаётся самой сильной страстью человека и вполне иррациональной. То есть, опять же, недоступной взгляду дальнозоркого миротворца. Американский президент Вудро Вилсон, создавая в 1919 году Лигу Наций, настаивал на том, чтобы каждый народ и каждое государство получили право на суверенность и самоопределение. При этом он добавлял, что народам, которые выберут жить под властью авторитарных режимов, не должно быть места в Лиге. Эта идеология оказалась неосуществимой для реализации, но до сих пор используется США как оправдание свержения неугодных правительств — они, дескать, захватили власть с нарушением правил Святой Демократии.

В устойчивых государственных системах дальнозоркий живёт отдельно от народной массы и плохо знает её. Он вознесён над ней и истолковывает её враждебность несправедливостью социального неравенства. Но начиная с середины 19-го века вторжение Индустриальной эры произвело гигантское перемешивание разных слоёв населения во всех европейских странах. Близорукие в нижных слоях общества вдруг получили доступ к образованию, работа по найму стала вытеснять работу в своём хозяйстве, на своём поле, в своей мастерской, поезда и пароходы обеспечили неслыханную для прежних веков мобильность. Социальный статус перестал предопределяться сословием, в котором человек родился.

Эти перемены разрушили прежние скорлупки безопасности — деревенскую общину, ремесленный цех, церковный приход. Миллионы людей оказались брошены в бурлящий поток нового мира абсолютно беззащитными. Нищета, болезни, преступления захлестнули народную массу. Сострадание дальнозорких толкало их отыскивать причины этих бедствий, искать путей избавления от них и неизбежно производило вскипание революционных настроений во всех странах, вступивших на путь индустриализации.