Пять фараонов двадцатого века - [142]

До участия в трудовом процессе наши герои снисходили только в том случае, когда его можно было сделать частью пропагандного шоу-бизнеса. Сталин разрешал показывать себя на экране, окапывающим дерево, Муссолини — запихивающим снопы в молотилку, Кастро — убирающим сахарный тростник. Гитлер считал свои занятия живописью и архитектурой достаточной данью труду. Мао, если решал появиться в деревне, предупреждал об этом заранее. Немедленно начинались авральные работы по завозу в выбранное поселение продуктов со всей округи. Капуста, картофель, морковь, корзины с рисом, помидоры, яблоки, тыквы выкладывались на обочины дороги. Довольный Мао обходил их, улыбался, спрашивал: «Что вы будете делать со всей этой едой?».

Верил ли он в это показное изобилие? Представлял ли себе реальные масштабы голода в стране? Или, вслед за Бернардом Шоу, Габриэлем Маркесом, Эдгаром Сноу предпочитал видеть только то, что хотел увидеть? Кто может проникнуть в загадочные глубины души поэта, которого не пугает даже перспектива атомной войны?

У человека, как правило, есть два способа заполучить то, что ему нужно: трудом или насилием. Фараоны, возглавившие коммунистические страны, с молодых лет чувствовали свою солидарность с теми, кто выбирал насилие. Им легко было находить общий язык с уголовниками, погромщиками, лесными и горными бандитами, хунвейбинами, деревенской голытьбой. Оставалось формировать из них продотряды, или комитеты деревенской бедноты, или одевать в форму штурмовиков, чтобы запустить процесс ограбления труженника на полную мощность. Те, кто считает любой труд рабством, верят, что работа заключённых будет такой же эффективной, как труд свободных, и не колеблясь отправляют миллионы в лагеря. Сталин дошёл до того, что создавал трудовые тюрьмы даже для учёных и изобретателей.

«Как славно быть солдатом… ни в чём не виноватым…»

Все пятеро родились кшатриями, все прошли через войну. Вид трупов на поле боя был им привычным, не вызывал никаких ненужных эмоций. Число убитых и раненых оставалось холодной статистикой и редко подвергалось проверке. Подручные Сталина в годы войны старались порадовать вождя и часто сообщали ему неправдоподобно завышенные цифры потерь противника. Он размягчался и не спрашивал, каким образом удалось сосчитать число трупов, если Красная армия отступила и поле боя осталось за врагом. Военный опыт укреплял и усугублял привычку наших героев распоряжаться, доминировать, отдавать команды, карать за невыполнение.

Война разрушает моральные нормы поведения человека, об этом убедительно писал уже Лев Толстой: «Миллионы людей совершали друг против друга такое бесчисленное количество злодеяний, обманов, измен, грабежей, поджогов и убийств, которого в целые века не соберёт летопись всех судов мира и на которые, в этот период времени, люди, совершавшие их, не смотрели как на преступления».[738] Прошедшим войну потом трудно бывает вернуться к шкале этических ценностей, их душа остаётся покрыта затвердевшими шрамами. Наверняка, она наложила свой отпечаток и на нашу пятёрку.

Да, во многом они были похожи друг на друга. Но делает ли это их своего рода исключениями? Разве не было в их окружении соперников, которые могли бы сравняться с ними в жестокости и беспощадности, если бы судьба вынесла их на вершину власти? Например, если бы в 1923 году ЦК приняло прошение Сталина об отставке, лидером, скорее всего, сделался бы Троцкий. Взяв на себя роль российского Бонапарта, он мог бы превратить страну в вариант кастровской Кубы: рассылал бы отряды «добровольцев» во все европейские страны, где только разгорались коммунистические пожары, раздувал гражданские войны, поднимал бы красное знамя над городами и сёлами. Его авторитет среди компартий Европы был гораздо выше, чем у Сталина, не исключено, что при его руководстве и поддержке коммунисты смогли бы победить даже в Италии и Германии.

Наверное, нам следует оставить надежду на то, что будущих фараонов кто-то научится распознавать на подходе к стартовой площадке и предотвращать их запуск на орбиту абсолютной власти. Важнее вглядеться в природу тех сил, которые осуществляют «запуск ракеты», постараться понять, есть ли у нас какие-то рычаги, которыми можно влиять на дальность и направление полёта.

О слепоте дальнозорких

За что люди могут возненавидеть друг друга? За обиду, за угнетение, за причинённый ущерб, за обман, за клевету и за тысячу других недобрых дел. Но выше мы уже отметили, что со времён Каина тот, кто в чём-то отстал, чем-то обделён, не станет искать других оправданий для вскипающего в нём чувства вражды к обогнавшему его ближнему. Это чувство остаётся иррациональным, беспричинным, поэтому оно не вписывается в систему представлений дальнозоркого о мире. Оно для него остаётся таким же невидимым, как для обычного глаза — инфракрасные лучи. Отыскивать причину любого явления остаётся неодолимым порывом рационального ума. Он скорее согласится принять явно ошибочное истолкование, чем остаться вовсе без объяснения.

Типичным примером такого самоослепления явились Мюнхенские переговоры осенью 1938 года. Лидеры Англии, Франции, Чехии оказались перед дилеммой: либо признать, что «страдания немецкого меньшинства в чешских Судетах» есть реальная причина воинственных поползновений Гитлера, либо допустить, что перед ними иррациональный маньяк, обуянный страстью к войне как таковой. При всём их опыте и уме, Невил Чемберлен, Эдуард Даладье, Эдвард Бенеш не были готовы к встрече с наркоманом войны. Они не могли впустить в цепь своих рассуждений иррациональный элемент и спасовали перед фюрером.