Пять фараонов двадцатого века - [144]

Новые революционеры вдохновлялись победами американской и французской революций конца 18-го века, идеология которых строилась на главном догмате равенства людей. Сословное разделение общества объявлялось несправедливым, реакционным, нелепым, ненужным. Дальнозоркие воображали, что, разрушив существовавшую структуру этажей неравенства, они обретут больше свободы для реализации своих талантов. Увы, этого не произошло. Всюду, где революции победили, вместо прежнего жёсткого распорядка чинов, званий, богатства, на них обрушился террор близоруких под знамёнами и лозунгами большевиков, фашистов, нацистов, хунвейбинов, красных кхмеров, фиделистов.

Эти страшные уроки не пошли впрок. Дальнозоркий не может и не хочет увидеть, как много тревоги, сомнений, страхов, унижений вносит в жизнь близоруких его дар «предвидеть и предусматривать», как легко новым фараонам объявить его главным врагом, вредителем, шпионом, изменником, правым или левым уклонистом. С догматом равенства дальнозоркому расстаться не по силам. Поэтому причину окружающей его враждебности он будет искать не в экзистенциональной своей отделённости от большинства, а в глупых, злых, корыстных политиках, манипулирующих близорукой массой в своих интересах.

Примечательно, что дальнозоркий относится отрицательно к своему правительству независимо от того, какой режим установился в его стране. Невероятное расширение свобод в России, освободившейся от коммунизма, не изменило отношения дальнозоркого к власть имущим. Он по-прежнему не знает и не хочет знать страстей и чаяний близоруких и никогда не допустит мысли, что кремлёвские правители, будучи сами ближе к народной массе, знают её лучше и лучше чувствуют, где пришла пора провести границу «нельзя».

Живя в добровольной самоизоляции от народной массы, дальнозоркие вырабатывают свой кодекс поведения, свои критерии того, что следует считать допустимым, правильным, достойным, похвальным. С этими критериями они и подходят к оценке поведения того правительства, которое им досталось. Они отказываются признать главной задачей верховной власти подавление вражды между различными группами и этносами, защиту одних от других, что требует порой суровых мер, применения насилия. «Если бы вы вели себя по нашим правилам, демон вражды исчез бы из страны!», — говорят они тем, кто стоит у руля. Но те упрямо пытаются выполнять свою трудную работу теми методами, которые худо-бедно будут срабатывать, и этим навлекают на себя проклятья дальнозорких.

Выше уже говорилось о том, что дальнозорким трудно утолять жажду сплочения, потому что их взор проникает в толщу Неведомого на разную глубину и в разных направлениях. Но жажда эта живёт в них и не может остаться неутолённой. В советские времена интеллигенция была сплочена против Политбюро и КГБ. А что делать теперь, когда эти учреждения исчезли? По привычке, оппозиция дружно противостоит правительству, но никогда не признает, что устами Думы с ними говорит близорукое большинство. Нет, дальнозоркий уверен, что большинство было одурачено официальной пропагандой, с которой и нужно неустанно бороться, и открывать народу глаза на злоупотребления властей.

В Америке люди больше заняты самоутверждением, идёт непрерывное состязание всех со всеми в разных сферах жизни. Жажда сплочения находит утоление, когда человек примыкает к политической партии, к религиозному культу, к борьбе за гражданские права, за сохранность природы или другие прогрессивные начинания. Но в глубине души дальнозоркий чувствует, что этого маловато. Что такой полноты общенационального сплочения, какую имеют жители авторитарных стран, он не достигает. Оно было пережито народом в двух мировых войнах, и память о нём хранится, постоянно оживляемая новыми книгами, фильмами, песнями, мемуарами, торжествами. Страна воюет почти непрерывно на протяжении вот уже ста двадцати лет, но никогда — на своей территории. Весь ужас войны, испитый европейцами, американцам неведом, они легко поддаются ностальгическим воспоминаниям о счастье неслыханного национального слияния.

В этой книге подробно описано, какую огромную роль отводили новые фараоны созданию образа ВРАГА. Нечто подобное случилось и в Америке в 1898 году без всяких тиранов, при очень миролюбивом президенте. На роль врага попала дряхлеющая Испанская империя. Вдруг оказалось, что вражда с ней радостно возбуждает людей самых разных слоев, профессий, умонастроений. Гуманисты считали освобождение колониальных народов таким же священным делом, как освобождение негров. Промышленные магнаты видели огромные перспективы для вкладов в военную промышленность. Выпускники Вест-Пойнта давно не имели повода обнажить свои сабли, прозябали без настоящего применения вот уже больше тридцати лет. Газетные империи Херста и Пулитцера состязались друг с другом, раздувая сенсационные описания страданий узников лагерей на Кубе, на Карибских островах, на Филиппинах. Фанатики войны вроде Теодора Рузвельта призывали вообще изгнать испанский флаг из Западного полушария. И вопреки сопротивлению президента Маккинли произошла опустошительная война, которая надолго погрузила «освобождённые» народы в хаос гражданских смут и бедствий.