Пять фараонов двадцатого века - [105]

В истории революционного движения в России первое открытое столкновение дальнозорких с близорукими произошло уже в 1903 году. На 2-ом съезде РСДРП споры между делегатами дошли до такого ожесточения, что произошёл раскол партии на большевиков и меньшевиков. Более образованная часть социал-демократов пошла за Мартовым и Плехановым. Но это не означает, что меньшевиков можно назвать «партией дальнозорких». Ленин и Троцкий, с их обострённым политическим нюхом, видели расклад политических сил в стране отнюдь не хуже. Но они ни в грош не ставили те абстрактные ценности, которые были дороги меньшевикам: демократия, справедливость, гуманизм, законность. Они боготворили силу и власть — здесь и сейчас — и большинство пошло за ними.

Дальнейшая история коммунистической партии переполнена внутренними конфликтами, образованием фракций, безжалостными чистками. Причиной исключения из «сплочённых рядов» редко называли какой-нибудь хозяйственный провал (это прощалось), но как правило — идейную незрелость, уклоны вправо или влево. На самом же деле отбор на отсев происходил по расплывчатому, мистическому, иррациональному критерию — «наш или не наш?».

Террор против дальнозорких начался сразу после конца гражданской войны, но поначалу он был избирательным. Гумилёва, например, присовокупили к сфабрикованному делу о заговоре и убили, а Горькому, который открыто нападал на политику большевиков, разрешили уехать. Осенью 1922 года выпустили также группу русских мыслителей и университетских преподавателей, посадив их на два немецких парохода и разрешив взять с собой только носильное бельё и одежду. Среди высланных были такие фигуры, как Николай Бердяев, С.Н. Булгаков, Иван Ильин, Николай Лосский, М.А. Осоргин, С.Е. Трубецкой. В историю это событие вошло под названием «Философский пароход».

В 1920-е годы ГПУ без труда заполняло свои подвалы и тюрьмы «классово-чуждыми», бывшими эсерами, анархистами, белогвардейцами, землевладельцами, чиновниками. Но постепенно число потенциальных жертв уменьшалось, уходило из жизни, пряталось под другими личинами. А карательные органы бездействовать не могли. Машина поневоле вступала в стадию разгона, начинала пожирать людей без особого разбора. Моего деда, бывшего члена совета директоров Украинбанка в Киеве, арестовывали повторно много раз уже в местах высылки. Он как бы использовался местными отделами ГПУ как «повторное топливо».

Отыскивать рациональные причины для вспышек иррациональной вражды — любимое занятие дальнозоркого. Пока он занят этим, ему кажется он имеет хоть какой-то контроль над происходящим. Я много раз восставал против этой тенденции, но порой и сам не могу удержаться от соблазна. Ведь что-то должно было случиться в 1934 году, чтобы кривая террора против дальнозорких резко пошла вверх? Казалось бы, именно к этому году власти начали окружать интеллигенцию вниманием, создали союзы писателей, художников, композиторов, выделили им щедрую финансовую поддержку. И «инженеры человеческих душ» с благодарностью откликались на заботу, послушно поехали, например, на корабле по Беломоро-Балтийскому каналу и славословили «стройку социализма», осуществлённую руками новых рабов — «зэков».

И всё же имели место два события, которые могли послужить толчком для усиления террора: 17-ый съезд коммунистической партии (январь-февраль) и убийство Кирова (декабрь).

Внешне съезд выглядел торжеством большевиков и их вождя. Он даже получил название «Съезд победителей». Но в его процедурных традициях оставался опасный атавизм внутрипартийной демократии: закрытое тайное голосование при избрании нового состава ЦК. И впоследствии историки, раскапывавшие архивы ВКПб, выяснили, что примерно в четверти бюллетеней со списками кандидатов, опущенных в урны, фамилия Сталина была вычеркнута.[584]

Скандальный результат удалось замять, на счётную комиссию оказали давление, и она объявила, что против вождя проголосовали не триста, а только три делегата. (Ох, отщепенцы!) Но Сталин-то узнал, какая крупная сила готова объединиться, чтобы отбросить его от рычагов управления. Он ведь сам любил провозглашать, что «У нас незаменимых нет!». А тут ещё честный Киров доложил ему, что группа большевиков из «старой гвардии» запрашивала его, не согласится ли он занять пост генерального секретаря.

— Конечно, я заявил им, чтобы они и думать забыли о таком варианте, — закончил свой рассказ верный соратник.

— Я тебе этого не забуду, — пообещал Сталин.[585]

Мы имеем право отнести двусмысленность реплики на счёт того, что русский не был для Сталина родным языком и какие-то оттенки он мог упускать из вида. Историки до сих пор спорят о мере его замешанности в убийстве Кирова. Как говорил Черчилль, внутренние конфликты кремлёвских заправил — это как драка бульдогов под толстым ковром, разобраться в происходящем невозможно. Во всяком случае факт убийства руководителя Ленинградской организации был сполна использован для раздувания новых теорий заговоров и диверсий, за которое заплатили своими жизнями сотни, если не тысячи людей.[586]

Далее наступило странное затишье. Оппозиционеры покаялись в своих заблуждениях, согласились занять скромные позиции в пропагадном аппарате, восхваляли «вождя мирового пролетариата»: Зиновьев — в журнале «Большевик», Бухарин — в газете «Правда». Бывший соратник Троцкого, Карл Радек, опубликовал книгу «Зодчий социалистического общества», а потом возглавил комиссию по разработке новой «сталинской» конституции.